Я поступал в консерваторию в Баку, меня не приняли, сказали данных никаких нет у меня для композитора. Потом ездил я в Саратов, там тоже мне сказали, что нет данных. Мне дали диктант, трехголосный диктант. То есть, музыка… три мелодии одновременно, одновременно играют, нужно каждую слышать и написать эти ноты. Я это не мог писать, потому что я всего 2 года учился в музыкальном училище. За эти 2 года пришлось еще старшую школу закончить, потому что у меня до этого было только образование средней школы. И никуда не поступил, я живу в Махачкале, учусь в университете. В университет я сдал на филологический документы. И написал диктант, ну я грамотный человек был. Написал я там сочинение и вопрос учительницы был – красным карандашом, восклицательный знак - За что вы так ненавидите Грушницкого? Я образ писал, в общем, 2 года я там нахожусь. И к своем у несчастью или счастью, даже не могу понять, написал сверхпопулярную песню - «Скажите горы».
У меня была такая песня. Этот год Федоличе Касано со мной занимался. Закончил я музучилище, а в консерваторию так и не поступил. Как-то приехали к нам композиторы из России. Мэтры приехали в Дагестан. И на концерт, куда они пришли, пригласили меня тоже. Была такая Мая Абрамова певица, которая пела замечательным, высочайшим тонким голосом мою песню – «Скажите горы».
Пришли студенты в филармонию, чтобы меня поддержать. Просто поддержать, потому что эти московские композиторы сказали - ну хорошо, у вас есть 4 человека…, могучей кучкой называли тогда наших четырех одаренных композиторов. И все они закончили учебу в тот год - Федоличе Касано Ленинградскую консерваторию окончил. Тагирули Ленинградскую консерваторию окончил. Агабабов Сергей окончил Московскую консерваторию. А Кажлаев окончил Бакинскую консерваторию. Конечно, ни одна республика таких четырех грамотных молодых людей союза композиторов не имела. Этот наш Махачкалинский союз называли тогда могучей кучкой. По аналогии с прошлым - были великие композиторы Рахманинов, Бородин и т.д. И видимо спросили, а кто-нибудь кроме, ну эти уже все-таки композиторы уже известные, а кто что-нибудь еще есть, за ними кто-то? И решили меня показать. А вот есть парень, который песню написал, Мая Абрамова пела так, что в филармонии потоки слез текли от восторга от песни моей «Скажите горы».
Это очень популярная песня была, очень, безумно, до сих пор все ее помнят. И значит, я поехал, ну естественно не поступил ни туда, ни сюда. И потом вернувшись поступил в университет на филологический факультет. Экзамены сдал, а в списках нигде нет меня, ни провалился, ни принят, ничего. Это было как раз в пятницу. У меня 2 мучительнейших дня были, потом пришел в понедельник за документами.
Дайте, говорю, документы - меня нигде нет. Как нет, ну просто нету. Ни среди принятых, ни среди непринятых.
Как фамилия? Чалаев. Слушай, говорит, по-моему, вас приняли. Мы даже смеялись Чапаев у нас появился. Она так видимо фамилию запомнила. Чапаев оказался я, поскольку дагестанцев мужчин не было на филологиеском факультете, определили они меня сами на английский язык.
Я сдавал немецкий. Немецкий я прилично знал, потому что я учился в Латвии, еще немецким занимался. И там был педагог, который говорил, что мне надо немецкий учить, что у меня очень хорошее произношение. Лакский язык, как оказалось, неплохо годится для немецкого произношения
В общем учусь я 2 года там и стал до безобразия популярным. До постыдного стал. И мне стало на душе что-то все-таки это, по-английски зее - феее, не идут у меня. Я иду тогда к Готфриду Алиевичу Гасанову, он там как раз около университета на Советской жил. Говорю, Готфрид Алиевич, что-то мне не вкусно, я хочу поступить в консерваторию, попытаться еще раз.
- Ну зачем вам? Вас так тут любят, вы хотите, чтобы о вас забыли вообще? Ваши вот песни- Скажите горы- у нас собаки во дворе лают и кошки мяукают на крыше вашими песнями. И я чисто так, вот просто рассказываю ему: В горах, в горах, на ночь, где оставляют на ночь отару. От их испражнений, ото всего, там начинает расти густая- густая трава. Она голая, на ней листьев мало. Высокая. Но ее когда косят, даже зимой коровы овцы не так уж сильно охотно едят. Я говорю, у меня такое ощущение, что вот я кошу эту траву.
О, интересно, интересно. Ася, Ася- Жена Анна Федоровна была- иди сюда, смотри, что он говорит. Я ей рассказываю эту историю, что мне хочется учиться. Ну что-ж – говорит, поезжайте тогда, если так хочется вам поехать.
И я был в Московскую консерваторию принят. Даже не могу сказать, что поступил. Был принят скорее всего. Но я сдавал блистательно экзамен. Я уже на английском языке свободно говорил. С Нижегородским акцентом правда, но все-таки говорил по-английски. Диамат, другие предметы я блестяще сдавал. Я написал замечательно все там остальные и прочее, и прочее. Ректор университета Абуталиб Абилович Абилов разрешил мне. Да, говорит, давно тебе надо было, зачем тебе этот филфак и поступишь обязательно, поезжай Ширвани.
И поехал в Москву в консерваторию. Я тогда, в июле, всегда в музыкальные вузы в июле сдают. Не в августе. Если кто не поступит, чтобы могли в другие консерватории. В московской, знаменитой ленинградской консерватории и т.д. И, как ни странно, совершенно неожиданно для самого себя, был принят в консерваторию. Ну что я? Русский язык. Там нам учительница говорит, ну вы из национальной республики, вы плохо владеете русским языком. Напишите про свою, ну как бы вам сказать, биографию, ну что-нибудь художественное, что, если речка течет, там скала, деревья. И надо написать такое сочинение.
Такая женщина была - Ольга Яковлевна Прик. Она меня проверяла перед экзаменами, так она меня заставила не то, что написать, а наизусть выучить это сочинение. «Высоко в горах , там…
Высоко в горах, запятая! вот так там восклицательный знак! Значит всё, и это всё. Я пришел на экзамен. И за 15-20 минут написал сочинение, которое надо было 4 с половиной часа писать. Экзаменатор бедная, меня жалела, гладила.
-Ну вот ты сам виноват. Я ж просила. Столько времени есть. Ну зачем мне сдавать?
Я говорю, ну я написал. И уехал туда – в Подмосковье, где Ольга Яковлевна меня готовила к экзаменам под цветущими жасминами.
Я прихожу в общежитие. Гул идет. Ширвани Чалаев, где ты?? Вся консерватория тебя ищет. Учительница прошлась в который раз. Тебе к директору нужно идти. Я говорю, а почему меня зовут? Не знаем почему. А что ты там натворил? Я говорю, ничё не натворил. Что натворил? Я написал сочинение, уехал. Три дня, два дня. Готовился к экзаменам дальше.
Я прихожу. Она меня за руку тащит, ведет к ректору - Свешникову Александр Васильевичу. - Слушайте, за всю историю, что я здесь преподавал, уже 30 лет в консерватории преподаю, ни один русский человек так по-русски не писал. Посмотрите, что он написал, смотри какое сочинение он написал.
И я чисто хитро-лакски, стою слушаю его, а как будто то мне музыка слышится вид делаю. И я получил по сочинению две пятерки с плюсами. Одну за грамотность, другую за художественность, 2 пятерки с плюсами. В общем, я хоть и сольфеджио не сдал опять. Двойку получил я. И все-таки мне зачли общую оценку и я был принят совершенно для меня неожиданно.
И с ужасом думал о том, что теперь как я поеду домой. Матери не сказал я, отцу не сказал, что я поехал в консерваторию поступать. Потратил тучу денег, которые говорил, я там из Москвы куплю им что ни будь, на себя как-то консультации, в общем я… и когда я домой приехал, отца дома не было... Мать совсем не разговаривают со мной. Она 3 месяца не говорила. Потому что тогда, когда мы в консерваторию поступили, нас первоклассников почему-то на полтора два месяца просили не приезжать в Москву, не сразу учиться начали. Так вот, мать не разговаривает со мной совершенно. Соседскому мальчику говорит – вот этого парня позови ты кушать домой. Сама не говорила, хоть перед носом я стою.
Приезжает отец, он до этого в отъезде был.
- Что за траур дома?
А она на меня, это такой - сякой, вместо того, чтоб помочь чем то, поможет этот сукин сын… в консерваторию, в консерваторию….
Она «консерватория» не через «к», а через «къхэ» говорила.
Отец говорит матери - остановись. Он тебе говорил, что едет учиться? Не говорил. Кому-нибудь говорил? Не говорил. Уехал спокойно, уехал тихо мирно, сдал экзамены поступил. Сам Сталин в Москве жил, Сам Ленин там был. Пускай едет учится. А что касается помощи тебе, от этих проходимцев- детей тебе, Радет, никакой пользы нет. Ты скажи, чтоб я был здоров.
Вообще, я конечно был, сволочная натура был, видя как - так и все это на шее моего брата, в Баку мне деньги послал, в Саратов ехать, все в общем и т.д., святой человек- старший брат. Вот только что я видел его, жив здоров, слава богу, уже 93 года ему.
И в общем вот это все, все это произошло, и я оказался в консерватории. И вот уже я консерваторию заканчиваю. Государственные экзамены, значит. Педагог мне говорит - в аспирантуру хочешь?
Я говорю - Конечно хочу.
- Ну давай - сдавай экзамены, то се, десятое.
На гос. экзаменах в консерватории главным человеком оказался Шостакович. Вот этот великий композитор, он стал председателем госэкзаменов. В 64 - ом году я окончил консерваторию. Он оказался председателем государственных экзаменов.
Я сдаю государственные экзамены, коллоквиум, там какие-то вещи. Потом играли музыку. И выясняю я от Фере, что я очень понравился Шостаковичу. Очень понравился. И сдаю я, там сдаю, здесь пятерку, там пятерку, симфонию мою играли, концертную скрипку, коллоквиум тоже я, там у нас есть модуляции, я это тоже хорошо сделал, опираясь на какие-то знакомые ему тоже вещи. В общем, Дмитрий Дмитриевич предлагает мою кандидатуру в аспирантуру по результатам прямо экзамена. Мне не нужно поступать, я сдаю гос. экзамены, коллоквиум, специально с ним я и принят в аспирантуру. Но выясняется, что в консерватории уже сидит другой человек. Известный.
В аспирантуре сидит другой человек, очень хороший тоже композитор, он известен, у него Бременские музыканты, такие писал Геннадий Гладков, ровесник мой, он принят был уже. Потому что кому в голову приходило, что Чалаев, который из гор приехал, бог знает ничего не умел и т.д., что сам Шостакович именно его выберет. Меня. Бедный Шостакович передо мной извинялся, стыдно было, прямо стыдно, когда вот он уже. Даже стыдно было, что он так извиняется передо мной.
И я, ну он же не может тоже, Шостакович при всей кафедре сказать, нет уберите того, примите, раз я рекомендовал Чалаева. И Шостакович мне говорит- поезжай в свой Дагестан- слово в слово- и если еще останетесь композитором, то возвращайтесь в Москву и обращаясь к моему педагогу Фере – ну они друзья были. Володя, отдашь этого мальчика мне? – меня имел ввиду.
Бедный, ему стыдно было, что так получилось. Вообще, без решения председателя комиссии - как можно было вообще кого-то устраивать. Вообще они уже заранее готовили его туда, помощником этого Фере. И в общем, я оказался не у дел.
Шостакович, к сожалению не стал преподавать, не стал вообще преподавать в Московской консерватории. Он только аспирантов заочников своих довел до конца. Потому что говорят так, что вот этот Свешников попросил его, чтобы он написал заявление, чтобы его приняли страшим преподавателем в консерваторию. И жена Шостаковича Ирина Антоновна, жена… была, говорят, ну очень возмущена.
Как можно было Шостаковича, принимать старшим преподавателем, надо было принять профессором каким-то вообще. Когда я вернулся уже в Москву, он уже не преподавал.
И тогда Фере, который плакал, просил у меня тоже прощения- Я же не знал, когда же ты эту музыку успел написать- он мне говорит.
Он даже не знал, что я написал музыку эту, пока не исполнили в госэкзаменах. И там еще был такой, Ранович фамилия- еврей. Который в последствии, он в Израиль уехал и стал великим дирижёром. Он и тогда был замечательный. Его судьба решалась на этих экзаменах и ему нужно было продирижировать, чтобы он понравился Шостаковичу. Дмитрий Дмитриевич- председатель союза композиторов был. И он так блестяще мою симфонию сыграл, что совершенно был удивлен Фере.
И в общем поехал я тогда значит, в Махачкала. Уехал в Махачкала и живу я в доме у старшего брата моего, вот ныне живущего, Муршида Рамазановича. И уже он майор в отставке, ему дали там квартиру, как всем военным. Я у него, вот распашонка квартира есть, у него была такая комната, здесь большая, а в маленькой комнате еще комната. В такой комнате я устроился, когда туда приехал.
В эти же дни, самые первые, как только приезжаю, ко мне домой в квартиру приходит какой-то человек и просит меня… да… говорит, что мне надо явиться к Даниялову в ОБКОМ. ( Даниялов Адбурахман Даниялович, государственный партийный деятель, первый секретарь Обкома партии Дагестана 1948 - 1967 г.г.)
Тогда все, кто кончал вузы 2 года должны были работать где-то. Если бы я сразу в аспирантуру был зачислен, то да, а поскольку вот такая история произошла, что я хоть был принят в аспирантуру, но оказалось занято место. И я поехал в отпуск. Сказали- поезжайте в свой Дагестан, если останетесь, вернетесь ко мне. Я приехал в свой Дагестан и живу у брата, в музыкальном училище я стал преподавать.
А ко мне приходит человек и говорит, что нужно идти к Даниялову. Я очень испугался. Я говорю, что вызов к первому лицу, тогда как в КГБ воспринималось, потому что мы люди были раскулаченные. У нас половина семьи была в общем изничтожена.
И я действительно никак не мог понять, зачем я нужен первому секретарю Обкома партии, зачем мальчишка только что. Да не мальчишка, правда я старше других был. Значит, ну сказали, сказали, не скажешь же не пойду. Я прихожу туда. Обком был тогда где мин сельхоз теперь. А кабинет у него был в глубине и выходил на парк.
Я пришел, мне сказали, вот там внизу, там напротив улицы Маркова есть какое-то окошко, туда прийти и запишитесь на прием. Я пришел – записали меня. Я был 42-ым еще каким-то. Ну вот говорят запишите, потом вам сообщат принимает он или нет. Ну звонят мне или я сам ходил туда не помню, телефона и не было, не звонили. И мне говорят да, значит вы, вас он будет принимать тогда-то там через несколько дней приходите на прием.
Я пришел опять продолжали дрожать мои ноги - зачем я тут сижу, для чего, ни с кем не подрался, никого не лупил, ничего не украл, чего меня вызывают Обком? Я захожу, надо отдать должное, что ни одной минуты меня не заставили ждать, ни одной минуты, буквально я пришел там без пятнадцати десять, пока разделся, все милиционер там говорит тоже вежливо:
- Товарищ Чалаев, здравствуйте. Ни охраны никакой, один милиционер и женщины, которые платья принимают в гардеробе и потом без одной или двух минут.
- Так, товарищ Чалаев поднимайтесь.
Я поднимаюсь на верх, и вхожу.
Вхожу, открываю дверь. С улицы, яркий день был, с улицы, сентябрь месяц. Там немножко, мне показалось, темновато. Я захожу в кабинет и из глубины кабинета из-за стола, не знаю стол этот остался - зеленый такой сукном покрытый, как у Толстого дома… оттуда человек выходит навстречу мне.
Я робко вхожу и говорю, здравствуйте Абдурахман Даниялович, меня зовут Ширвани Чалаев, а он в ответ мне говорит:
- Я знаю, мне звонил Шостакович.
Ты представляешь в то время, значит Шостакович узнает кто был секретарь Обкома, дозванивается. Даниялов знает, что это великий композитор, с огромным уважением отнесся к нему раз вот так, нашли меня, позвали меня туда. И буквально эти слова
- Мне звонил Шостакович, поедете на 26 бакинских комиссаров - тогда так улица называлась - там пединститут, найдете там Ахмеда Магомедовича Магомедова (Ректор Дагестанского Государственного Педагогического Института 1964 – 1987 г.г.), и назовете свою фамилию и вопрос там решите, удачи вам. Пожал руку, и я вышел.
Вот так ни с того ни с сего, никаких разговоров, как-где учился ты? Что, как что там тоже меня никто не спросил, просто сказал вот одну только эту фразу, что мне звонил Шостакович. Идите вот так…
Я пришел туда, к Ахмеду Магомедовичу - меня зовут так. - Вы вместо Эфендиева будете деканом музыкального факультета. Понимаешь да? Мальчишка, только что консерваторию окончил и на тебе - деканом музыкального факультета педагогического института. И кстати, там уже были студенты, по-моему, какая-то определенная часть уже была принята.
Это был первый курс музыкального факультета, первый набор. Факультет назывался факультет музыки и пения. (В 1964 году Дагестанский Государственный Педагогический Институт был создан на базе женского педагогического училища.)
Значит так я познакомился тогда с ректором пединститута. Это длинный коридор, там есть в пед институте, вот туда входишь, по лесенке поднялся на третий этаж и идешь вправо, туда и еще в право, и во двор тянется это длинное крыло — вот там находился наш музыкальный факультет.
Ну вот у нас сложились замечательные отношения, только ему жаловались, что какой-то наш декан ведет себя не очень. Там же педагогика, меня вызывали там, говорят значит- Чалаев! - никогда сам ректор, никогда мне не выговаривал. Один раз только пришел сердитый ко мне. Секретарша его вызвала меня к нему на прием, а там у него люди были. Ну я юный был еще горячий, я ушел, подождал… подождал минуты 4 и ушел, потом еще раз пришла эта секретарша, говорит- зовет. Я тоже пришел опять- там люди были, вот подождите. Я рассердился тоже про себя- ушел, всегда такой был. Он потом пришел сам
- Чалаев, когда вас вызвали, почему вы уходите.
Я говорю- вы же меня не принимаете.
- Я же ректор, у меня столько людей, могли бы подождать.
Я говорю- Вы принимаете когда, скажите - я человек долга, сейчас Чалаев ко мне должен прийти… Он, наверное, был удивлен, что я его учу что и каким образом поступать. И так немножко меня пожурили.
- Я все-таки ректор, у меня масса людей, пожалуйста, подождите. И в общем все в высшей степени замечательно. Потом там иногда не он, там такой даргинец был по партийной линии. Я уже забыл, как его фамилия. При нем все время (стучит по столу), даже когда я ушел в то время.
И он говорит, -Этот факультет, Чалаев, у вас там безобразие, там за груди девушек берут, за руки берут.
- Так что значит за груди берут, у нас есть постановка голоса, человек говорит— вот руку так держи или там вот дыхание возьми, потом дирижёры— вот держи руки на такой высоте. Что это за разговоры, что там… В общем мы ими принимались как какие-то растлители. Почему-то каким-то странным образом, а так…
И не знаешь как себя вести в этой ситуации. Ахмед Магомедович, конечно никогда не ругался ничего не говорил, но я его конечно ставил в неловкое положение…
Я брал студентов и с ними шел в горы, тогда уже можно было, это не опасно было. Ну а этот даргинец говорит, это же студенты, как вы ведете себя с ними.
Это потом, потом студенты, жарко было, летнее время и говорят, Ширвани Рамазанович, ну я как-то вольно себя, ну что значит, не гуляем там, где вольно. Просто я был очень со студентами очень демократичен и очень любили меня студенты. очень любили меня студенты.
Там был сын очень известного человека, который смеялся над всеми, по кроватям в общежитии ходил в грязных туфлях, и говорил- Ширвани Рамазанович, это чтобы вы видели какие я туфли купил. Партком весь поднялся, комсомол весь поднялся, чтоб я его не исключил. А я встал на дыбы, говорю, или я или он будет учиться. Дайте ему палку в руки и пусть пасет один год овец и потом вернётся на учебу. Я тоже хочу, чтобы он учился, говорю, чтоб желание было у наших дагестанцев учиться, но дело было вопиющее просто. Он, пользуясь, что его отец там человек, который делал очень дорогие вещи из Кубачей. Но все-таки я сумел, настоял.
- Ахмед Магомедович, я не хочу, чтобы они все думали, что они купили меня. Со студентами- самое главное эта сторона. Я не буду вообще преподавать тогда, я ухожу, я найду работу себе- тем более я писал музыку, работать не обязательно было нужно вообще.
В один из этих разговоров я принес заявление об уходе- прошу меня освободить в связи с некоторыми трудностями, возникающими…
В общем, там представители Обкома были тогда, все это в вузе обсуждали, это же очень известного человека сын...
И вот, ну в общем, тогда я говорю, дайте ему палку, пусть в горах год попасет овец, тогда следующий год восстановим по новой.
— Это ОН пойдет овец пасти, а не мой сын. – Отец его говорил.
Вот такой был человек.
Там значит был этот, мм, Хасан Джамалович тогда проректор. Хасан Джамалович его звали, и он мне говорит- Ширвани, он грозился убить тебя за своего сына.
А он, я в лицо его не знал и потом на факультет он пришел туда, я смотрю много людей там не было. Спокойно один человек, все студенты на занятиях, вдруг наверху, сбоку или где то, заходит, я чувствую по нему, что это как раз был он.
Я даже не знал, как его зовут, ничего не знаю, раз Хасан Джамалыч перед этим мне сказал, что он собирается меня убить, я говорю, как вам убить удобно меня, спиной вам встать, или лицом встать к вам.
Ну что вы Ширвани, что вы говорите, я вам то сделаю, я вам это сделаю все прочее.
Я говорю, знаете, к сожалению, к сожалению, я не против, я никогда каких-то вещей не против, но я не могу студенты, чтоб мои считали, что вы купили меня. Вот об этом все говорят.
Я же знаю, вы изумительные, великие, гениальные просто вещи делаете. Я по деньгам вижу, что вы делаете для высокопоставленных людей. Там какие-то особые вещи, восхищаюсь вами, я не против, уйду я, ничего не случится, никаких возражений нет, но …. При том, что это он демонстрирует мне, что в такой манере разговаривает, все это… Я тоже хочу, чтобы он учился, пускай учится. Я подал рапорт, чтобы его исключили и назад хода не будет.
Много еще разговоров было на эту тему, потом наконец было собрание, где все из обкома, из комсомола, чего-то пришли там люди этот вопрос обсудить.
Я говорю- что-ж, дорогие друзья, я согласен.
- Ну вот Ширвани, дорогой, знаешь все начали меня поддерживать…
- Я согласен сам уйти, вот Ахмед Магомедович, вот мое заявление.
- Ширвани Рамазанович, пойдемте со мной.
Пошел.
— Вот у меня лакцы – я говорю Ахмеду Магомедовичу, есть на факультете. А тогда вот талоны давали на еду, на обед, на ужин- они мне говорят- давай нашим ребятам талоны.
Учатся мои односельчане там. Я говорю- конечно дам, обязательно- давайте приходите. И зову старосту, русского парня, его нахожу и кладу им на стол эти талоны. Он такой - что это означает? Даю эти талоны и говорю- ну решите сами вопрос между собой. Я же могу отдать эти талоны. Я героем себя не считаю, ну нету у меня, во мне этого. Просто я не могу это сделать, должны вы понимать, что не могу я! Я должен перед студентами вернуться вот сейчас от вас, они будут на меня смотреть и все до единого будут говорить, что меня купили. Понимаете, я всю жизнь, мой отец даже – там разговор был- ему при советской власти даже сторожем не суждено было быть- отец мой родной- отец мой родной говорил.
- Не хочу - говорю Ахмеду Магомедовичу- если в Обком отчитываться нужно о ком-то, вот я же написал заявление, я напишу, сам свободно спокойно ухожу в связи в какими-то планами, все, что угодно напишу.
Но этого парня на факультете терпеть не могу, потому что просто я стану проходимцем просто для самого себя, это я не сделаю. Давайте сейчас вернемся, скажете, что Чалаев уходит на учебу, что угодно говорите, но это я принимать не буду.
Пошли туда спокойно, когда туда уже пришли. Мирно, не было там никакой ни ругани, никаких ни жестких разговоров, и я говорю- все дорогие друзья, вопрос решен, А*** будет учиться, а я должен попрощаться с вами.
Тогда ректор ничего не сказал, ни да, ни нет, ничего, все в недоумении- он еще раз тогда позвал меня- Ширвани, пошли.
И при мне прямо распоряжением, что в связи с нарушением чего-то как-то исключить, значит, студента такого-то.
Вдруг такой стон раздался, это возмущенная женщина – преподавательница одна запричитала, была такая, фирматой мы ее назвали - такой знак в музыке есть, когда долго нужно стоять на одном звуке.
- Такой мальчик, такой мальчик, такой хороший мальчик!
А вообще, мне этот мальчик много крови испортил. Галкин у меня был преподаватель по баяну. Этот парень, когда играть начинал в первый раз инструмент не знал, как держать правильно, в селении играть учился. И в аккордеоне здесь басы, здесь клавиатура, от басов там начинает, потом левые басы, а он наоборот, перевернуто играл, вместо левой руки - правая рука играла басы, там же была клавиатура левой рукой. Вообще ля рояля как бы вот так, только наоборот.
И один на уроке сижу, студенты мне там говорят, девушки наши старосты - что-то произошло, вас Галкин зовет.
Я говорю - а что там.
Ну он там преподает, студентом занимается, он просит вас, чтоб вы зашли.
Я говорю - сам не может что ли зайти, видите - у меня тут люди, урок идет.
- Он не может, он на голове стоит.
- Какой, какой голове стоит?
- Он на голове стоит.
- Какая голова?
- Ну идите сами, я не могу вам объяснить - идите.
Я прихожу, зеркало у них там висит, чтоб дети видели там позицию свою, руки на инструменте.
Галкин на голове стоит и снизу показывает какой рукой ему что – где играть. Он не может ученику показать, потому что руки он ему не может поменять, а говорить вверх или в низ тоже не получается. Там, где громкие звуки он говорит руку вверх и там грубые звуки звучат. И все наоборот. И поэтому, чтобы показать, как правильно играть, преподаватель на голову встал… Вот такой тоже был случай. Я его Галкой звал, замечательный был педагог.
- Не могу, говорит, Ширвани, по-другому ему показывать, вы хоть доплачивайте мне за такие трудности.
Вот действительно на голове, вот я, говорит, только так могу ему объяснить - он мне это объясняет.
В общем так, и когда я к студентам вернулся после того собрания, меня студенты качали до потолка, что вот, до сих пор вспоминают, но по сей день продолжают говорить, что лучше вас у нас декана не было.
Вообще любили меня, какой-то я был демократичный очень по тем временам, еще понимаешь очень.
Ну а потом сказали, что А*** поступил толи на третий или на второй курс юридического училища, да, юридического училища.
Он сказал — Этот Чалаев Ширвани, он делает вид, что взятки не берет, я специально иду на юридический, чтоб посадить его.
До сих пор наверно ждет…
Ну он же тоже горячий, ну знаешь, дагестанцы действительно всегда так…
В общем я себя тоже святым не изображал тогда, я не против взятки, не против абсолютно, дают- берут. Вам хочется брать - берите, не дают - не бери. Я сам по себе, ну не хочу я, не осуждаю, выговор вам не даю, хотя там я знал, что они значит там берут…
А там - Ширвани он хитрый, он просто так не возьмет – всякие речи такие бывали.
Потом еще была такая история, когда меня Ахмед Магомедович покойный меня вызывает на ковер, на Ученый совет вызывает на отчет меня, в чем дело, я прихожу. Учёный совет — это у парторга даргинца в комнате и везде, комната вся наполнена фотографиями моими.
Тут рука моя как будто на груди студентки, нога на животе студентки, еще кого-то, вообще, порнография. Вывесили все.
-Посмотрите, этот Чалаев какой. Что он делает. Он со студентами на берегу моря, вот с ними туда ходит.
Меня спрашивают – это как- Ширвани Рамазнович?
- Я говорю – Меня студенты спросили - Скажите, а море, вода в море и песок — это гармонично
с точки зрения музыки? - я ж там какие-то сравнения делал.
Я говорю – Очень гармонично.
- А можно мы тогда этот последний урок на море проведем.
- Я говорю - Пожалуйста, пожалуйста.
Пошли. Я на песке, я в плавках естественно. На песке рисую нотные строчки, 5 строчек. Ну там объясняю что-то им, ну поскольку я тоже в плавках- купаюсь, там с ними хожу, рассказываю. Они с удовольствием слушают. Я провожу урок вольный такой, у меня не было буквоедства в учебе.
Все-таки окончил консерваторию. Блестящие педагоги у меня были, это было самое знаменитое время, когда самые лучшие музыканты тогда вот преподавали, когда я в консерватории учился. Это вот пик нашей вот культуры был. Это вот самые знаменитые авангардисты и пр., и пр. Это все художники, Эрнст Неизвестный там, другие, когда там на манеже была выставка Хрущёва, там говорят, такие тела вылезают. Вот такой период был, вот 60 -е годы, когда оттепель появилась. Бурное время было.
И висят эти фотографии. Там вот такой кумык был. Он говорит, смотрите вот видите, вот декан факультета, смотрите как ведет себя и эти фотографии. Потом мне дают слово.
- Я без дураков говорю, что Ахмед Магомедович меня не ругал в этих вопросах никак никогда, что Ширвани нельзя так вести - можно, совершенно...
Во-первых, я наверно, был почти ровесник его, я же 6 лет окончил, он же молодой был, да. И значит о нем тоже очень много говорили - такой красивый ректор у нас, я помню все бабы только говорили о его красоте. Действительно был, ну как это можно сказать, до неприличия красив, можно так выразиться, да.
И ректор говорит: - Ну, Ширвани Рамазанович, пусть ответит, что это вообще такое происходит?
А я, сукин сын, говорю вдруг, лето это было- А ну ка подымайте рубашки!
- Что???
- Рубашки можете поднять!?
Присутствующие опешили - Вы смотрите, Ахмед Магомедович, что это вообще он такое себе позволяет?!
— Вот смотрите, какой я стройный, красивый, живота нету, загорелый, поэтому я раздетый сними там в море купаюсь. Ни на постели, ни в кровати вы меня застали!
Итак, Молодой тоже горячий. И значит, ну ничего, Ахмед Магомедович мне никаких, никаких взысканий не объявил за то, что я так выступил на этом собрании. Ох не знаю, что в душе он чувствовал...
А я-то понимаю, что все в институте видят, что там красивые живые такие девушки были. На факультете были 3 девушки, Одна была из Москвы, потом значит Ткаченко была из Казани, неимоверной красоты девушка. Неимоверной красоты девушка- казачка из Ставрополья. И Логачева была Людмила. Она и сейчас, по-моему, там работает.
И вот эти 3 девушки, одна очаровательнее другой, помогали мне всем, что делали.
И была еще одна девушка Дина, была. Единственная взятка, которую я взял – у ее отца. Да, я студентам всегда говорил - Разговоры разные ходят – я знаю, кому-то деньги несут, не стыдно брать- пусть берут. Я не судья, не прокурор я не буду этим вопросом с вами заниматься. Скажите родителям вашим, что Ширвани Рамазанович ни копейки не берет, а то все говорят, Ширвани, он же лакец - хитрый. Ему надо принести деньги так, чтоб он принял.
И пожалуйста – единственное, что я взял, - Ну-ка Дина встань, вот ее отец, я у него как бы взятку взял холодильником. Он стоит 360 рублей, а я ему 180 рублей дал, Так Дина?
- Да, Ширвани Рамазанович.
— Вот 180 рублей я ему еще отдам, вот зарплата будет и отдам. Вот моя взятка.
Тогда холодильник вообще купить нельзя было, тоже как машины. Куда-то чего-то ходили. Вот такие вещи происходили.
Только конечно я не очень похожий был на всех человек. Ну вольный какой-то. Грубостей никаких никогда не позволял конечно. Может быть действительно со студентами не надо было вот так. Так хотелось, как нормальные люди.
А эта Ткаченко, ее Аня звали, Аня, неимоверно красивы бывают иногда казачки настолько красивы. Знаешь, стоит в коридоре, все на занятия ушли, а Аня Ткаченко стоит, ногу вот так выставила и говорит:
- Ну как Ширвани Рамазанович?
- Я говорю- Анька, что ты тут делаешь?
- Да пришла вам показаться.
- Анька, ну не оторваться, Потрясающе, говорю.
- Ну вы же меня не любите, Ширвани Рамазанович.
- Анечка, у меня вас сколько? 50 человек, я не могу всех вас любить.
Вот такая была студентка.
И еще был такая Н*** Рита, Рита ее звали, это вот были три русские девушки. Рита Н*** была чуть еврейкой, специфическое в ней было что-то такое тоже.
Как-то вызывает меня ректор.
- Ширвани Рамазанович, зайдите. Ахмед Магомедович говорит: - Это письмо не столько мне, сколько вам.
И подает мне письмо. Я беру.
Уважаемый, там, ректор.
Я военный лётчик. Я служу в Мурманской области, Анаконда там, такое место. Есть такие змеи Анаконды. Вот моя жена там в Махачкале у родственников, с сыном моим, у вас учится. Но я слышал, что она там… ведет образ поведения не самый… чтоб я спокойно мог… Вообще своеобразные люди были тогда… Чтоб я мог со спокойным сердцем родину нашу защищать, летать и т.д. Я прошу вас, проследите вы за ее там поведением.
Приходит, значит такое письмо… - Ахмед Магомедович, письмо же ректору. - Нет, это же все-таки ваша студентка. Уж вам виднее Ширвани - разбирайся сам.
Я иду- Рита, красивая такая, смуглая, еврейских кровей тоже наверно было в ней, и очень симпатичная деваха, очень симпатичная. И заходит, да, я говорю, - Зайди ко мне пожалуйста, Рита. Заходит, а у меня ключ был от деканата,
- На ключ, говорю, закрой двери!
- Что, что, зачем закрыть?
- Закрой!
- Ну Ширвани Рамазанович - она растерялась почему то.
- Закрой же говорю, черт побери, а теперь раздевайся.
- ААА
-Ну да, гуляешь с другими, а Ширвани Рамазанович - разбирайся.
Она так опешила от этого.
Я говорю- слушай Рита, я был у ректора, он мне это вот письмо подает…что я с тобой должен делать? Ты молодая взрослая женщина уже. Ну тогда учились и те, кто высшее образование имел, не детки - малолетки, даже кто училищное образование имел, чтоб высшее образование получить, типа. И она мне говорит.
- Ширвани Рамазанович, у меня муж- летчик. Военный летчик - испытатель. Он испытывает военные самолеты. Я здоровая, нормальная. Ну с вами же можно откровенно. Ну нормальная я баба. Всё у меня есть, все при мне, - говорит. Но меня же тоже надо кому-то испытывать!..
- Я деканом лет был значит где-то был два года я там был, не полных два года. И этот год полностью и следующий где-то уже к первым экзаменам, когда у других начались уже там уже там я свои предметы все. И я вернулся поступать в консерваторию для аспирантуры.
Это был замечательный период в моей жизни. Я был молодой. Мне казалось, жизнь бесконечна, и Ахмед Магомедович совершенно спокойно, с терпением относился к нам, такой он был.
Как он со всеми вопросы решал. И самое удивительное было, что буквально через какой-то месяц, два, я получил двухкомнатную квартиру. От института. И потом где-то мы так вот шли на какое-то собрание, уже кончилось все. Я уже вольный, свободный. Он говорит, Ширвани, говорит, вот когда звонил Шостакович, я был в кабинете Даниялова. Телефон довольно громко был слышен, ну и всё понять можно было. Шостакович ему сказал такую фразу: - В этом мальчике есть что-то, поберегите его.
Понимаешь, уникальнейший свершился случай. И все что я получил, и жилье получил, двухкомнатную, и получил я там и сразу деканом факультета стал. И в общем, все те блага, о которых мечтать только уж юному выпускнику консерватории. Вот, благодаря таим людям, масштабно понимающим, образованным, понимающим людям, все это и произошло.
Знаешь, как Господ Бог сопутствовал. Всему этому содействовал. В общем, замечательно, когда два года, то какое-то очень светлое время было.
