Я приезжаю в 19... каком же это было году? Приезжаю к брату в военный городок, город Лиепая в Прибалтике. Это Латвия. Он взял меня туда, чтобы я русскому языку научился что-ли. Я туда к нему в дом приехал и застал там старый рояль. Это очень редкий, можно сказать великий инструмент - Бозендорфер - немецкий инструмент, которых сегодня с того времени осталось, по рассказам одной моей хорошей приятельницы пианистки, 7 штук того времени, что она видела. Таким шрифтом старым немецким - Бозендорфер, с так называемыми косыми струнами. Есть прямолинейные, а косые еще лучше считаются. Этот инструмент впервые я увидел у брата там.
А история его, как выяснилось, такая. В самом начале войны в городе Лиепая, где брат служил, к нему подходит человек и говорит: Я еврей. Я вижу ты кавказский человек, - брат мой видимо говорил с акцентом. - Деньги есть у тебя - 6 тысяч рублей? - Да есть. - Давай мне эти 6 тысяч рублей, я хочу свой инструмент, рояль называется, тебе передать. Чтобы ты купил его у меня. Ты кавказец, а я кавказцев люблю.
Брат наверно и знать не знал, что это за такой инструмент - рояль.
А еврей продолжает - Пойдешь на фронт, будешь воевать, кончится война - ты сюда-же вернешься. Вернешься сюда и возьмешь этот инструмент. Машина у тебя есть - давай поедем со мной.
Они сели в машину и там в песчаных дюнах от Лиепая к Клайпеде, у латышей были такие отдельные дома. Как хутора, там немного людей. И привел он его в один такой дом. Что брат заметил сразу - странно было, у нас обычно в дом поднимаются по ступенькам, а там пол на ступеньку ниже был. Они пришли в дом, а там заваленный мешками, еще чем - то, хозяин инструмента все это поднимает, и брат видит тот инструмент - не знаю, видел ли брат когда - нибудь этот рояль или нет... - Вот этот инструмент. Я тебе сюда кладу записку, что я продал его тебе, чтобы у тебя потом откуда - что не спрашивали. И положил записку во внутрь рояля.
- Война кончится, вернешься сюда и заберешь этот инструмент! Брат возразил - война только началась, на что еврей опять ему сказал, что он останется живым и вернется сюда за инструментом. Я старый еврей - я все знаю!
Понимая - не понимая, не знаю какие в душе у него мысли были, мне и неудобно было у старего брата расспрашивать.
Получил брат младшего лейтенанта. Тогда не так много было с девятью классами образования, он стал офицером и ушел на фронт. Командиром танкового батальона потом стал. Война, танки горят, люди гибнут - вся история человеческая. Заканчивается война и полк их расквартировывается в городе Лиепая. Там же, где брат и проходил учебу на офицера. 52281А - полк его до сих пор помню. Это прямо на берегу Балтийского моря. Там еще такой нос корабля из воды торчал, когда я приехал. Везде таблички - запретная зона, осторожно мины, не подходить... В 1948 году я туда приехал. В 50-м я уже вернулся в Дагестан. В интернат горцев. В 48-м году я приехал туда к брату.
И, как брат рассказывал, они как-то проезжали в окрестностях своего полка, у него появилось чувство, что он в этих местах уже бывал. Ни о каком рояле тогда он конечно не думал. Просто чувство возникло, что когда-то я здесь был.
Он все-таки что-то вспомнил и пошел к этому дому, который вот так и стоял отдельно. Входит туда, и что он находит? Почему у него ощущения, говорит – я сразу, как только на первую ступеньку спустился, вспомнил- зашел в комнату. За все войны годы никого там не было. Все, война идет, туда никто не заходил, вот так и… пыль там, потому что это к берегу близко, там машины не ходят, ветров там особенно, чтобы с пылью нет…
И начинает поднимать эту ветошь, мешки и видит этот инструмент. Своих солдат он берет. И привозит этот рояль в военный городк. Там, куда я приехал в 48 году. Помню какие-то мелодии одним пальцем там тыкал...
Вот так этот инструмент, совершенно неожиданно, откуда, какой, какое-то явление, говорю, понравилось. Сказал живым вернется и вернулся. В тот же город.
-Нет, ты сюда же вернешься.
Я ж рассказываю, это просто никто не поверит в это.
В это время, уже служба там кончилась, брата моего переводят в город Урюпинск. Это Сталинградская область. Урюпинск. Что делать? Рояль надо увезти. Тогда офицерам все-таки давали там, места, или как там, поездом, имущество перевезти. И вот он называет адрес свой. Дагестан, город Буйнак, самый последний на электрической станции, а дальше Хосрех.
И приходит туда этот инструмент. Ни один человек там не знал, что с ним делать, что у него ноги снимаются, откручиваются. И там значит, полностью машину заполнили зерном, тяжелый, и чтоб не качали, не бросали, на ножках, на ногах, поставили там инструмент и, на машине, трехтонки тогда бывали, повезли его в селение Хосрех, когда в селение Хосрех привезли это инструмент, опять-таки ни один человек не знал, что с ним делать.
Ноги тоже такие же. Может крышу снять. Ну пюпитр там снять. Ничего абсолютно не знали. И даже стоя пытались через дверь занести... Конечно через дверь инструмент не захотел пойти. И тогда, на балконе, боковыми какими-то столбами, чем-то там, какими-то бревнами, не знаю, подняли крышу и занесли на балкон этот инструмент.
И он с тех пор десятки лет в этом селении находился, пока Чалаев бродил по земле, бродил, поступал, не поступал, композитором становился, не становился. Этот инструмент таким образом, господь Бог, наверху видел. Полагая, что брат этого человека- Муршида, суждено ему заниматься музыкой, на одном из самых прекрасных инструментов на земле — это конечно до сих пор строй держит. В Махачкале находятся сейчас. Инструмент, потом его перевезли в Махачкалу, там квартиру получил там, а так все время в горах он находился.
Настрой хороший, состояние хорошее. И зимой, Хосрех - самое холодное селенье у лакцев, и ничего, пели на балконе.
Вот так этот инструмент находился. И я поступил в музыкальное училище, и не потому, что это инструмент сам по себе, как-то так получилось тоже, чисто случайно женщина услышала, как я там играю. Брат, зная, что я песни там пою, в интернате я уже учился 52-53 годы. Он аккордеон мне купил- послал в Махачкалу. И все, весь интернат кому не лень играл этим инструментом.
Я стал учиться в музыкальном училище, и как будто этот инструмент специально пришел. Как будто господь Бог этого еврея тут поднажал. Тот сказал-бери.
В последствии я даже не собирался же, понятия не имел об этом инструменте.
Совершенно вот такая история. После рояль оттуда уже спустили, уже тогда они знали, что можно ноги снять, там все уже ясно, не на крышу лазить. И вывезли, Махачкала, и так сейчас он тоже в Махачкале.
Я к тому, что отец мой очень любил, когда я пел. У них болели колени, вот так на кровать подгибал под себя ноги, вот так, и рояль на конце вот там белеющий- играй на рояле, пой отцу песни. Народные песни. Только не как они - как ты. Я к тому времени в училище, ну какую-то гармонию что ли, фактуру знал. И он все время повторял, чтоб я не играл просто так. А именно с гармонией со всем. Я немножко что-то умел. Вот такой тоже был отец, который…. Для многих это– не то, зачем эта музыка, да место занимает...
Вообще, отец все-таки, особой породы был человек. Это единственный человек, который меня просил, чтобы я играл на рояле, песни пел. Остальные так, по стольку - по скольку. Но, он сам просил. Когда он уже тяжело был болен - брата потом перевели служить в среднюю Азию, и средняя Азия — это такое место…. Отец поездом ехал к нему через Красноводск ехал туда... и я помню, что когда приехал домой, рассказывал матери.
Что- чуть ранее была песчаная буря, и поезд наш остановился в Туркмении, не доезжая до станции. До Красноводска. И пока пути приведут в порядок нас попросили выйди там. В поле вышел, я там спал, ел, где-то больше суток, даже около 2-х суток. Занесло песком, тогда транспорта тоже не так много, чтоб чистить. И утром я проснулся и вижу я в какой то пыли, как будто что сжигали какую-то траву или какие-то ветки. И все это на мне. Вот думаю странно, костра нету, никто ничего на костре не сжигал. Что это за пыль - пепел, стряхивал с себя, сбивал.
Потом выясняется уже, что это последствия - под Семипалатинском полигон атомный, и он попал под это, и заболел практически сразу. Ну тогда это раком не называли. Но что это было...
Лейкемия, чтож там, он с этой болезнью стал крохотный совершенно. И вот, привезли мы его домой. Домой тоже, когда попозже я с ним оказался один, и меня там, на крыше снег, это был февраль месяц, или апрель месяц, и он позвал меня.
Я пришел, и окно открыто. И он говорит мне- садись за рояль, и пой отцу песни. Перед самой смертью. А рояль на балконе, на открытой веранде находится, а там, в маленькой комнате, где с печкой буржуйкой он лежал и, в общем… пою, пою, пою, пою я довольно долго пел, потом остановился. И потом позвал меня к себе, и говорит, значит, пойди туда, из сундука возьми там материи красной и зеленой. Типа каких-то шелковых материй. Вот это, зеленое мне или матери. Одну матери, другую ему. Живой нормальный человек говорит, о смерти, трудно поверить. Я уже преподавал в институте, когда я деканом был.
Садись около меня, это матери, это старшей сестре нашей, Айша, уже была средняя сестра. Скажи, чтобы она не плакала- ей. Иии, значит и будь отцом младшему брату. Я говорю- Отец, ну …. Тыж знаешь, мы же не можем отцу прямо говорить, перебивать его. Я говорю, отец, как ты все это.
- Ширвани, соли я не хочу, сахара я не хочу, ничего не хочу. И самое милое дело для меня – спокойно уйти из жизни. Когда ты меня застанешь, собранным, у него колени болели, ногами вот так, выпрямишь, и рот открыт будет, не стесняйся, не бойся, закрой рот. Там земляной кусочек есть, у нас там это, деревянный пол, тогда ли каменный, там кусочек еще земля, на втором этаже. У нас такой, знаешь, желтой землей, вот этой… вот туда бурку положь, и туда перенесешь меня на землю.
Значит все, пожалуй, все. В это время, в это же время кто к нему ни подходил - никому не отвечает. Я говорю - Батей. - А, Ширвани. Значит песня осталась, и голос мой остался.
Вставай, говорит, оставь меня одного Как могли мне эти мысли прийти, что он умрет, уж если он разговаривает нормально со мной. Значит у него память и остался голос мой, мой тембр голоса. Когда песни пел, что и никакой реакции на остальных. Спрашивают у него, ни на кого реакции, никому не отвечает, мне отвечает. Ну я спокойно вышел, если человек раз в голову мысли какие-то там. Потом была еще фраза, когда я говорю- Отец, что ты так.
- У меня у дерева ни одна ветка не высохла. Ты тоже станешь отцом.
В общем, потрясающее вообще прощание. Я уже сказал - ни пить ни есть не хочется. Так должно быть. Так я его этой песней, на этом играя рояле, собственно и похоронил. Так что этот рояль значительную роль в жизни сыграл...
А в селении, когда я стал в музыкальном училище учиться, там уже на годекане сидели односельчане. Снизу мне кричали - Симпония - саната не надо, Ширвани, песни наши пой. Ну я что там на рояле играл - Бетховена... Я на балконе так всегда играл, и весь годекан внизу - это центр площади. Весь годекан сидели там старики и молодые тоже относительно. Я так давал концерты, тогда на этом же инструменте. Потом же, когда я уже окончил консерваторию, в Махачкалу переехал, вот, мы инструмент перевезли в Махачкала. Сейчас там находится вот этот вот Бозендорфер.
Вот так чисто случайно, через этого еврея, который сказал, что брат жив останется, он вернется сюда. Вот здесь это инструмент возьмет. Дал записку, что купил за деньги. Тогда после войны могли откуда, с Германии привез там. Были такие истории. Вот такая божьей рукой... рукой творца все так и шло. И шло вот так и шло, и собственно, суждено мне было заняться музыкой, стать композитором. Я не скажу, что это из-за того, что этот рояль… стал я композитором. Просто сопровождал он параллельно этот инструмент, присутствовал в доме и т.д. и т.п. Вот такая история, друг мой.
Ко Дню Рождения великого композитора Ширвани Чалаева. Воспоминания. Часть 1. Выражаем особую благодарность Магомеду Абдулхабирову за организацию этой памятной встречи, на которой и были записаны удивительные истории из жизни Ширвани Рамазановича.
