Девяностые годы. Годы всплеска в Дагестане национальных движений. Годы взлета в официальную политику из спортивно-криминального мира ярких и активных людей. Кто-то из них погибнет в борьбе за свою правду, кто-то будет менять на своей голове шапку на тюбетейку и обратно не раз в соответствии со сменой власти, так и оставшись, благодаря умению мимикрировать, возле кормушки. Годы безудержной инфляции и годы, когда сколачивались и таяли безумные состояния. Годы когда известные, богатые и успешные люди погибали жестокой смертью или исчезали бесследно. Годы, когда мы засыпали под автоматные очереди у милицейского поста, постоянно торчащего на кольце в районе сегодняшней Джума-мечети в Махачкале.
Для Кубачей это было время первой волны подъема производства. Мастера, подмастерья, взрослые, подростки – все делали серебряные кольца. Цена на серебро скакала вверх-вниз, чаще резко вверх, инфляция не раз съедала всю прибыль, множество колец исчезало в карманах перекупщиков – жителей соседнего с райцентром Уркараха селения Кища. Национальные движения, политика, рост религиозных настроений – все это было для кубачинцев очень далеким, впрочем, как и сейчас. Кольца, кольца и кольца. Кольца перевозили связками на веревке как бубликии, за кольца покупали машины и квартиры, кольца были единственной твердой валютой в Кубачах. Доллары там еще не принимали – «уберите эти непонятные зеленые бумажки».
Первые наши партизанские отправки колец в Новосибирск увенчались невиданным успехом. Заплатив за кольцо два рубля, и получив за него четыре, мы, как говорится в известном анекдоте, «на эти два процента и жили». Но, сказали нам в магазине, следующую партию колец без проб мы не примем. И смотрите, пробы должны быть настоящие!
О пробах мы знали немного. Знали, что кольца должны соответствовать 875 пробе, то есть в килограмме серебряных изделий должно быть 875 граммов чистого серебра. Знали, что левый пробник можно купить на первом рынке. Тогда это уголовно не наказывалось. И это мы тоже знали. И, кроме того, знали, что в городе существует инспекция, в которой эти пробы ставят. Там нужно получать какое-то удостоверение, и после этого все изделия можно сдавать на пробирование в эту же инспекцию.
Начали искать инспекцию. Выяснили, что она находится на проспекте Калинина, не так далеко от моего дома, между городской детской библиотекой и детской стоматологией. А начальник там наш сельчанин – кубачинец, Мунгиев Махад, человек из известного рода потомков кубачинского поэта XIX века Ахмеда Мунги, как то воспевшего в своих стихах любовь парижских кокеток. Махад до того, как стать начальником инспекции, прошел множество дорог – от водителя автобуса до преподавателя художественного училища.
В это же время к нашему папе обратились из Дагестанского исторического музея с просьбой продать для музея коньячный сервиз, над которым папа трудился вечерами последние полгода. Я не знаю когда наш отец отдыхает: утром зарядка на море, потом работа в политехническом институте, затем или работа за верстаком или на даче, и вечером обязательная прогулка в парке. Папино поколение кубачинцев, где бы они ни работали, за редким исключением не прекращало заниматься творчеством. И у папы обязательно что-то было в работе –кинжал, браслеты или рюмки. Бывает, работа не идет, ее откладываешь на потом, бывает, что изделие в твоих руках никак не вырисовывается, получается какая-то поделка. А именно над этим коньячным сервизом папа работал с вдохновением, испытывая удовольствие от того, как слушается его рука, какая чистая и нежная стружка металла, завиваясь, выходит из-под резца, и на гладкой поверхности металла проявляется тонкий замысловатый рисунок.
Этот сервиз папа решил отнести на оценку в Союз художников Дагестана. Мы все знаем, как художники, тем более ювелиры, бывают придирчивыми к чужой работе, но в этот раз члены комиссии не высказали замечаний, а наоборот, похвалили папину работу. Только председатель союза художников, человек, весьма далекий от декоративно-прикладного искусства, рассматривая окантовку заполненной узором области рюмки, исполненную в стиле дражировки, то есть тонко прорисованной лесенки, получающейся специальными движениями штихеля:
- Я знаю, как это вы, кубачинцы, делаете – бормашинкой!
Не стали мы спорить, бормашинкой так бормашинкой, пусть думает, как ему думается.
Цена, которую предложил музей, папу устроила. Вопрос стоял только в пробе. Зная, что папа с Махадом одного поколения, и Махад как земляк поможет с получением регистрационного удостоверения на фирму, мы пошли к нему вместе.
Нас встретил улыбчивый поджарый старичок с пергаментной темной кожей.
- Заходите, садитесь, сейчас чай налью! Сколько же мы не виделись, Ахмедхан! Это твой сын? Как похож!
- Да, это Саид..
- Ты там же, в Политехе? Как дома? Какие новости? Что слышно в Кубачах?
Они заговорили оба, перебивая друг друга, как старые друзья детства, которым есть многое вспомнить. Я приготовился к тому, чтобы задремать с открытыми глазами, к чему привык в бытность мою секретарем Комитета комсомола Дагестанского научного центра Академии наук, когда я «спал» в президиуме, а комсомольцы в зале во время многочисленных и ненужных собраний. Но задремать не получилось – истории оказались достаточно интересными. Одну из них не могу не пересказать.
- Абдулла, я вечером приду и тебя вылечу, - позвонил ему бодрый Махад. – Все просто! Берешь обычный морской песок, нагреваешь его на сковородке, заворачиваешь в шерстяное одеяло и кладешь на больное место – все болячки как рукой снимет.
- Ну, давай попробуем, - неуверенно ответил Абдулла.
- Попозже вечером я буду!
Был самый разгар купального сезона и идти на пляж собирать песок среди бела дня в толпе отдыхающих Махаду не хотелось. Он дождался темноты, взял видавший виды чемоданчик с металлическими накладками на углах, такие чемоданчики сейчас, наверное, даже на старых чердаках не увидишь. Перейдя по лестнице через железную дорогу на пляж, Махад увидел несколько отдыхающих и выпивающих компаний. Вздохнув с досадой, он пошел вдаль от моста вдоль берега моря. Наконец, найдя более-менее уединенное место, он положил на песок чемоданчик и начал руками загребать в него песок. Чемодан с песком оказался неожиданно тяжелым. Заполнив чемодан, Махад, кряхтя, пошел с пляжа к Абдулле.
За спиной послышались шаги. Махад занервничал. По темной аллее Родопского бульвара за ним кто-то шел. Махад навострил уши – за ним явно шли двое. Он пошел быстрее – шаги не отставали.
- На-ка, стой, - раздался окрик.
Махад побежал. Ставший вдруг еще тяжелее чемоданчик, который он не хотел выпускать из рук, больно бил по ноге.
- Стой, стрелять буду! Это милиция! – Махад не знал, верить этому окрику или нет. Кругом не было не души, ни звука не было слышно, только надсадное дыхание троих человек, да топот голосов.
Милицейская сноровка победила неопытного бегуна. Махад почувствовал, как его сбивают с ног, и наваливаются сверху. Чемодан тем не менее он не отпускал, вцепившись в него онемевшими до судороги руками.
Они подняли его на ноги. Махад успокоился, - в самом деле милиционеры в форме.
- Что у Вас в чемодане? - строго спросил невысокий усатый офицер. – Что Вы делали на пляже с чемоданом в такое позднее время? Что Вы там искали?
- В чемодане мои личные вещи, - стыдясь показать, что там находится, ответил Махад немного дрожащим от пережитых треволнений голосом. – Я не обязан вам их оказывать.
- Пройдемте в отделение, гражданин, - вмешался второй сотрудник милиции, которого, если бы не форма, легко в этой темноте можно было бы принять за громилу.
- А что я нарушил? Я законы знаю! – начал заводиться Махад. – Я ничего незаконного не делал.
- Сами пройдете или Вас насильно заставить? – видно было, что милиционеру уже тяжело проявлять вежливость. – В отделении и разберемся, что законно и что незаконно, и какой клад Вы искали на пляже.
В отделении на улице Пушкина Махада с вечным чемоданчиком и его свиту встретил старый усталый майор.
- Товарищ майор, то ли диверсант, то ли кладоискатель, не поймешь. На пляже что-то в чемодан собирал – может рацию какую, а может и клад!
- Откройте Ваш чемодан.
- Что вы все от меня хотите? Деньги нужны? Возьмите, но чемодан не трогайте!
- Ты еще и взятку нам предлагаешь?! Лейтенант, открой чемодан!
Чемодан после недолгой борьбы перешел в руки громилы. Майор сказал:
- Высыпай все на стол.
На стол посыпался песок со всем, что могло и не могло быть на пляже – бычки от сигарет, крышки от бутылок, засохшие кошачьи экскременты.
- Давайте договоримся, раз вы так хотели забрать то, что у меня в чемодане, сделаем так, - Махад пальцем провел посредине песчаного моря полосу, разделяющую его пополам. – Я согласен. Одна половина моя, другая ваша. Забирайте!
За час с небольшим было рассказано немало историй – целая мозаика детских приключений и взрослых событий, когда-нибудь я их обязательно перескажу. Наконец, разговор стал затухать.
- Мы пришли к тебе с просьбой, Махад. Вот коньячный сервиз, его берут в музей, как его можно опробировать? И как можно на фирму Саида получить разрешение на пробирование?
- Ну, Ахмедхан, ты все испортил! Вечно приходят эти кубачинцы со своими глупыми идеями. Я никому ничего не пробирую. И документы оформить никому еще не разрешают.
- Махад, есть же мастерские Союза художников, индивидуальные предприниматели, они же пробируют!
На этом мы ушли несолоно хлебавши.
На завтра я отправил в инспекцию нашу бухгалтершу Марину, вооружив ее огромным блокнотом. Или удивившись величине блокнота, или малому возрасту Марины, Махад дал ей список всех документов, необходимых для регистрации фирмы. И через месяц, после того, как я снял ненужное нам помещение, установил там сигнализацию, заключил договор с охранным предприятием, мы начали пробировать свои изделия. И сервиз благополучно ушел в Дагестанский исторический музей.
Для Кубачей это было время первой волны подъема производства. Мастера, подмастерья, взрослые, подростки – все делали серебряные кольца. Цена на серебро скакала вверх-вниз, чаще резко вверх, инфляция не раз съедала всю прибыль, множество колец исчезало в карманах перекупщиков – жителей соседнего с райцентром Уркараха селения Кища. Национальные движения, политика, рост религиозных настроений – все это было для кубачинцев очень далеким, впрочем, как и сейчас. Кольца, кольца и кольца. Кольца перевозили связками на веревке как бубликии, за кольца покупали машины и квартиры, кольца были единственной твердой валютой в Кубачах. Доллары там еще не принимали – «уберите эти непонятные зеленые бумажки».
Первые наши партизанские отправки колец в Новосибирск увенчались невиданным успехом. Заплатив за кольцо два рубля, и получив за него четыре, мы, как говорится в известном анекдоте, «на эти два процента и жили». Но, сказали нам в магазине, следующую партию колец без проб мы не примем. И смотрите, пробы должны быть настоящие!
О пробах мы знали немного. Знали, что кольца должны соответствовать 875 пробе, то есть в килограмме серебряных изделий должно быть 875 граммов чистого серебра. Знали, что левый пробник можно купить на первом рынке. Тогда это уголовно не наказывалось. И это мы тоже знали. И, кроме того, знали, что в городе существует инспекция, в которой эти пробы ставят. Там нужно получать какое-то удостоверение, и после этого все изделия можно сдавать на пробирование в эту же инспекцию.
Начали искать инспекцию. Выяснили, что она находится на проспекте Калинина, не так далеко от моего дома, между городской детской библиотекой и детской стоматологией. А начальник там наш сельчанин – кубачинец, Мунгиев Махад, человек из известного рода потомков кубачинского поэта XIX века Ахмеда Мунги, как то воспевшего в своих стихах любовь парижских кокеток. Махад до того, как стать начальником инспекции, прошел множество дорог – от водителя автобуса до преподавателя художественного училища.
В это же время к нашему папе обратились из Дагестанского исторического музея с просьбой продать для музея коньячный сервиз, над которым папа трудился вечерами последние полгода. Я не знаю когда наш отец отдыхает: утром зарядка на море, потом работа в политехническом институте, затем или работа за верстаком или на даче, и вечером обязательная прогулка в парке. Папино поколение кубачинцев, где бы они ни работали, за редким исключением не прекращало заниматься творчеством. И у папы обязательно что-то было в работе –кинжал, браслеты или рюмки. Бывает, работа не идет, ее откладываешь на потом, бывает, что изделие в твоих руках никак не вырисовывается, получается какая-то поделка. А именно над этим коньячным сервизом папа работал с вдохновением, испытывая удовольствие от того, как слушается его рука, какая чистая и нежная стружка металла, завиваясь, выходит из-под резца, и на гладкой поверхности металла проявляется тонкий замысловатый рисунок.
Этот сервиз папа решил отнести на оценку в Союз художников Дагестана. Мы все знаем, как художники, тем более ювелиры, бывают придирчивыми к чужой работе, но в этот раз члены комиссии не высказали замечаний, а наоборот, похвалили папину работу. Только председатель союза художников, человек, весьма далекий от декоративно-прикладного искусства, рассматривая окантовку заполненной узором области рюмки, исполненную в стиле дражировки, то есть тонко прорисованной лесенки, получающейся специальными движениями штихеля:
- Я знаю, как это вы, кубачинцы, делаете – бормашинкой!
Не стали мы спорить, бормашинкой так бормашинкой, пусть думает, как ему думается.
Цена, которую предложил музей, папу устроила. Вопрос стоял только в пробе. Зная, что папа с Махадом одного поколения, и Махад как земляк поможет с получением регистрационного удостоверения на фирму, мы пошли к нему вместе.
Нас встретил улыбчивый поджарый старичок с пергаментной темной кожей.
- Заходите, садитесь, сейчас чай налью! Сколько же мы не виделись, Ахмедхан! Это твой сын? Как похож!
- Да, это Саид..
- Ты там же, в Политехе? Как дома? Какие новости? Что слышно в Кубачах?
Они заговорили оба, перебивая друг друга, как старые друзья детства, которым есть многое вспомнить. Я приготовился к тому, чтобы задремать с открытыми глазами, к чему привык в бытность мою секретарем Комитета комсомола Дагестанского научного центра Академии наук, когда я «спал» в президиуме, а комсомольцы в зале во время многочисленных и ненужных собраний. Но задремать не получилось – истории оказались достаточно интересными. Одну из них не могу не пересказать.
***
Однажды наш сельчанин, известный ювелир Абдулла Абдурахманов, муж папиной сестры, очень добродушный человек, чья малюсенькая квартира на Ленина вмещала всегда множество гостей, заболел. Схватило спину – то ли приступ радикулита, то ли ревматизма, ни встать, ни сесть, ни разогнуться.
- Абдулла, я вечером приду и тебя вылечу, - позвонил ему бодрый Махад. – Все просто! Берешь обычный морской песок, нагреваешь его на сковородке, заворачиваешь в шерстяное одеяло и кладешь на больное место – все болячки как рукой снимет.
- Ну, давай попробуем, - неуверенно ответил Абдулла.
- Попозже вечером я буду!
Был самый разгар купального сезона и идти на пляж собирать песок среди бела дня в толпе отдыхающих Махаду не хотелось. Он дождался темноты, взял видавший виды чемоданчик с металлическими накладками на углах, такие чемоданчики сейчас, наверное, даже на старых чердаках не увидишь. Перейдя по лестнице через железную дорогу на пляж, Махад увидел несколько отдыхающих и выпивающих компаний. Вздохнув с досадой, он пошел вдаль от моста вдоль берега моря. Наконец, найдя более-менее уединенное место, он положил на песок чемоданчик и начал руками загребать в него песок. Чемодан с песком оказался неожиданно тяжелым. Заполнив чемодан, Махад, кряхтя, пошел с пляжа к Абдулле.
За спиной послышались шаги. Махад занервничал. По темной аллее Родопского бульвара за ним кто-то шел. Махад навострил уши – за ним явно шли двое. Он пошел быстрее – шаги не отставали.
- На-ка, стой, - раздался окрик.
Махад побежал. Ставший вдруг еще тяжелее чемоданчик, который он не хотел выпускать из рук, больно бил по ноге.
- Стой, стрелять буду! Это милиция! – Махад не знал, верить этому окрику или нет. Кругом не было не души, ни звука не было слышно, только надсадное дыхание троих человек, да топот голосов.
Милицейская сноровка победила неопытного бегуна. Махад почувствовал, как его сбивают с ног, и наваливаются сверху. Чемодан тем не менее он не отпускал, вцепившись в него онемевшими до судороги руками.
Они подняли его на ноги. Махад успокоился, - в самом деле милиционеры в форме.
- Что у Вас в чемодане? - строго спросил невысокий усатый офицер. – Что Вы делали на пляже с чемоданом в такое позднее время? Что Вы там искали?
- В чемодане мои личные вещи, - стыдясь показать, что там находится, ответил Махад немного дрожащим от пережитых треволнений голосом. – Я не обязан вам их оказывать.
- Пройдемте в отделение, гражданин, - вмешался второй сотрудник милиции, которого, если бы не форма, легко в этой темноте можно было бы принять за громилу.
- А что я нарушил? Я законы знаю! – начал заводиться Махад. – Я ничего незаконного не делал.
- Сами пройдете или Вас насильно заставить? – видно было, что милиционеру уже тяжело проявлять вежливость. – В отделении и разберемся, что законно и что незаконно, и какой клад Вы искали на пляже.
В отделении на улице Пушкина Махада с вечным чемоданчиком и его свиту встретил старый усталый майор.
- Товарищ майор, то ли диверсант, то ли кладоискатель, не поймешь. На пляже что-то в чемодан собирал – может рацию какую, а может и клад!
- Откройте Ваш чемодан.
- Что вы все от меня хотите? Деньги нужны? Возьмите, но чемодан не трогайте!
- Ты еще и взятку нам предлагаешь?! Лейтенант, открой чемодан!
Чемодан после недолгой борьбы перешел в руки громилы. Майор сказал:
- Высыпай все на стол.
На стол посыпался песок со всем, что могло и не могло быть на пляже – бычки от сигарет, крышки от бутылок, засохшие кошачьи экскременты.
- Давайте договоримся, раз вы так хотели забрать то, что у меня в чемодане, сделаем так, - Махад пальцем провел посредине песчаного моря полосу, разделяющую его пополам. – Я согласен. Одна половина моя, другая ваша. Забирайте!
***
За час с небольшим было рассказано немало историй – целая мозаика детских приключений и взрослых событий, когда-нибудь я их обязательно перескажу. Наконец, разговор стал затухать.
- Мы пришли к тебе с просьбой, Махад. Вот коньячный сервиз, его берут в музей, как его можно опробировать? И как можно на фирму Саида получить разрешение на пробирование?
- Ну, Ахмедхан, ты все испортил! Вечно приходят эти кубачинцы со своими глупыми идеями. Я никому ничего не пробирую. И документы оформить никому еще не разрешают.
- Махад, есть же мастерские Союза художников, индивидуальные предприниматели, они же пробируют!
На этом мы ушли несолоно хлебавши.
На завтра я отправил в инспекцию нашу бухгалтершу Марину, вооружив ее огромным блокнотом. Или удивившись величине блокнота, или малому возрасту Марины, Махад дал ей список всех документов, необходимых для регистрации фирмы. И через месяц, после того, как я снял ненужное нам помещение, установил там сигнализацию, заключил договор с охранным предприятием, мы начали пробировать свои изделия. И сервиз благополучно ушел в Дагестанский исторический музей.
