На фото Юрий Сенкевич, Сергей Лавров и Расул Микаилов в самолете
Пятнадцатый этаж. Внизу Москва-река, Калининский мост.
Просторно, солнечно, свежо и шумно.
Пять шагов от двери до окна и столько же поперёк.
На тумбочке, слева от стола, три телефонных аппарата цвета слоновой кости. Говорят, защищены от прослушки, потому такие тяжёлые – через несколько минут разговора рука устаёт держать трубку.
Справа шкафы, доверху набитые депутатской перепиской.
На столе кипы ещё нетронутых писем, жалоб, ответов из разных инстанций, недочитанные и недописанные бумаги, листочки, клочки с номерами телефонов, половина из которых без имён и фамилий, (пойми теперь, чей это номер), книги «Исходящие» и «Входящие», засаленные и растрёпанные, как модные журналы в дешёвой парикмахерской.
Почти все письма как под копирку: ни за что посадили сына (мужа, брата). Убийства, разбои, грабежи, серийные кражи, почти всё по предварительному сговору, в составе группы…
Читаю по диагонали, от руки пишу запрос, прикрепляю к жалобе, регистрирую, беру следующее письмо. К обеду понесу пачку таких «комплектов» в секретариат. Там подпишу отпечатанные запросы – их можно отправлять. Взамен мне вручают новые письма. Прокуратура, суды, милиция, запросы, ответы, разъяснения, жалобы…
Чем быстрее работаешь, тем больше пишут.
Самые высокие стопки – материалы к заседаниям Верховного Совета. Они громоздятся на столе, на стульях и на подоконнике. Напечатанные микроскопическим шрифтом на обычных листах, проекты законов скрепляются железными скобами и раздаются всем депутатам. К каждому проекту прилагается увесистая колода поправок и комментариев.
Если проголосовать не успеваем, «недобитый» проект вместе с поправками добавляется к регламенту следующего дня. Кипы растут…
Впрочем, можно всё это не читать, но тогда на заседаниях придётся молча жать кнопки по партитуре фракции.
Молчунов в Верховном Совете довольно много, люди это тихие и загадочные - ни с кем, кроме «своих» не общаются.
Большинство членов Верховного Совета коммунисты: первые и вторые секретари обкомов, горкомов и райкомов, директора заводов, председатели колхозов, генералы, главные редакторы советских газет и журналов.
Два года назад, уезжая в Москву, они оставили свои должности в надёжных руках заместителей, чтобы через пять лет триумфально вернуться на свои законные места. Но грянула приватизация, и теперь возвращаться некуда – расторопные соратники всё поделили без них.
Коммунисты непреклонны и беспощадны, яростно и без разбора голосуют против всех предложений демократов, чем последние бессовестно пользуются, к примеру, чтобы провести неприметную, но важную поправку. В самом конце заседания, когда животы депутатов урчат, как лягушачий хор, у микрофона в тёмном углу зала появляется бородатая личность в замусоленном свитере, и предлагает «отклонить поправку номер такой-то, как антирыночную».
- Х.. тебе, сука ельцинская! - ломая пальцы, партактив голосует «За». Дело сделано.
В середине стола стоит пепельница: бронзовый, размером с черепаху, жук-скарабей. Если донимает запах окурков, панцирь можно захлопнуть, при этом пепел разлетается по всему столу. Пепельница неудобная, но это подарок жены, сделанный задолго до нашей свадьбы, и я уже привык.
На стене передо мной две картины, за спиной третья. Художник, мой земляк и приятель. В Индии он увлёкся медитацией, забросил надёжный реализм, и теперь, голодный, но счастливый, пишет «изначальный свет мироздания». Картины получаются загадочные и красивые, чем-то похожие на фотографии дальних галактик, сделанные телескопом Хаббл.
В прошлом году на первом этаже Белого Дома организовали небольшую выставку его работ, и когда она закончилась, художник раздал картины на временное хранение друзьям и знакомым. Четыре больших полотна в тяжёлых рамах поселились у меня.
Каждый, кто видит картины впервые, обязательно спрашивает:
- Что это?
Поначалу я мучился, объясняя трансцендентальный авторский замысел, потом нашёл удобную формулировку:
- Абстрактное искусство. Висит, дорожает.
Четвёртой картины здесь нет, и в этом, пожалуй, её особая ценность.
Несколько месяцев назад зазвонил самый секретный из моих «бронированных» телефонов, и руководитель секретариата Председателя Верховного Совета Геннадий Пересадченко торжественно сообщил, что послезавтра в составе официальной делегации я вылетаю с государственным визитом в Индию:
- Через тридцать минут вам пришлют программу визита.
- От меня что-нибудь требуется?
- Завтра к вам зайдёт офицер фельдсвязи, передайте ему вещи, которые вы хотели бы взять с собой в качестве багажа.
Ровно через полчаса принесли программу предстоящей поездки. Чтение такого документа отдельное удовольствие: весь двухнедельный визит расписан с точностью до минуты – перелёты, переезды, ланчи, обеды, пресс-конференции, посещение достопримечательностей, прогулки (где, с кем, начало, конец), гостиницы, дворцы, поимённые списки участников встреч и переговоров. Страница, другая, третья…
Ах, да! У меня же дополнительная нагрузка – съёмки для «Парламентского вестника». Срочно пишу ходатайство «Прошу включить в состав делегации видеооператора Тихомирова О.Г.».
Листаю дальше: Агра, Джайпур, Бомбей, Бангалор… А это что? Имение Татгуни… Рерих, Святослав Николаевич. Он что, жив?!
До этого момента в моём сознании все трое Рерихов существовали в размытом образе давно почившего седобородого старца.
Бегу в приёмную председателя комитета, хватаю энциклопедию… Год рождения 1904… Даты смерти нет. Так! Ему сейчас 89 лет. Вот это удача!
На следующий день приходит полковник-фельдъегерь.
- Я за вашим багажом.
- Вот он.
- Где?
- Да вот, на стене висит!
- Картина?
- Ну да, я беру её с собой.
Поздно вечером вылетаем спецбортом.
Сразу за кабиной лётчиков спальня первого лица, следом кабинет, всю середину самолёта занимает просторная кают-компания: огромный стол с кожаными диванами вокруг и некое подобие гостиной с мягкими уютными креслами – не хватает только камина и пары английских догов.
В хвосте, отделённый от всего этого великолепия переборкой, салон для охраны и помощников. Здесь всё, как в обычном пассажирском самолёте, только кресла расставлены не так тесно.
Спецборта пилотируют военные лётчики, сопровождают военные диспетчеры, маршруты проложены по военным воздушным коридорам – они выше гражданских и соединяют конечные точки по прямой, поэтому спецборт всегда добирается до места назначения быстрее, чем гражданский рейс.
Как только самолёт взлетел и выровнялся, за работу принимается стюардесса: белая скатерть, лёгкие напитки, закуски.
Набрали двенадцать тысяч? Пора подавать горячее и напитки покрепче!
Поели? Пожалуйте в кресла!
Курим, неспешно беседуем.
Хвостовой салон гуляет без церемоний: пьют, поют, едят, хохочут, играют в карты, и спят, когда хочется.
Утром приземляемся в Дели.
Только что прошёл дождь. От горячей бетонки поднимается пар. Густой аромат незнакомых цветов, пряных специй, сандала, тёплой, влажной земли. Индия!
Увешанные цветочными гирляндами, смущённые предупредительностью и почтением индийцев, садимся в большие старомодные автомобили. Кортеж трогается тяжело и неспешно, как стадо слонов.
Ба-бах!!! С неба обрушиваются огромные массы воды, кажется, под этим дождём можно захлебнуться. Местных это нисколько не смущает, и они сотнями несутся по улицам на скутерах и мопедах, как косяки лосося по бурной реке.
Дождь закончился так же внезапно, как и начался.
Кортеж останавливается перед сказочной красоты дворцом. Сопровождающий сообщает:
- Резиденция Хайдарабад. Здесь вы будете жить.
Несмотря на помпезность, Хайдарабад, как и большинство восточных дворцов, спланирован очень рационально: прямоугольный внутренний двор с фонтаном, по периметру отделанная полированным мрамором тенистая галерея и двери в жилые комнаты и залы.
Вешаю свой тощий портплед в огромный шкаф с резными - нет, не створками – воротами. Жаль, больше мне нечего туда положить…
Стук в дверь, на пороге Саша Лебедев, наш врач:
- Сейчас будет завтрак и на всякий случай…, знаешь, тут инфекций море, Индия всё же…
- Саш, не темни! Ты с прививкой что ли?
- Да нет, ну, в общем, официально извещаю, что перед каждым приёмом пищи все члены делегации обязаны принимать по пятьдесят грамм виски!
Видя моё недоумение, добавляет:
- Честное слово!
- Где ж я сейчас виски возьму?
- А вот!
Саша нагибается, и откуда-то из-за двери достаёт две бутылки White Horse.
- На неделю должно хватить.
Дверь закрывается.
Звоню оператору:
- Олег, к тебе Лебедев заходил?
- Слушай, тут такое дело, выпить, говорит, нужно перед завтраком, и пузырь принёс. А я ведь почти поверил - сейчас бы хлопнул стакан, и на завтрак, вот было бы дело! Хорошо, что ты позвонил!
- Ну, значит всё правильно, он и мне принёс. Давай, заходи на дезинфекцию.
Охрана дворца устроена своеобразно: в стену возле каждой двери вмуровано железное кольцо с длинной цепью. К цепи прикован английский карабин времён первой мировой войны. Солдат, охраняющий дверь, не может покинуть пост с оружием в руках – цепь не пустит. Так и стоит, как Прометей у скалы.
Под утро возвращаюсь во дворец на такси. Я навещал своего, ещё с детских лет товарища и соседа по двору, Магомеда Гамзатова. Он сотрудник торгпредства и живёт с семьёй в центре Дели. Племянник великого аварского поэта, Магомед и сам щедро одарён природой. Талант рассказчика сочетается в нём с редким умением слушать. С песнями под гитару и воспоминаниями часы летели, как минуты.
У входа во дворец вместо сикхов охрана Хасбулатова:
- Вы там повнимательней…
Прохожу в сумрачную галерею. Возле моей двери солдата нет – только ружьё на цепи, прислонённое к стене. Оглядываюсь. Метрах в пятнадцати, там, где покои Хасбулатова, маячат несколько фигур. Крадусь туда. Ружьё на полу, солдата нет и здесь. Фу-у! Это же наши – вся охрана Председателя на ногах.
- А где доблестные воины? – указываю на ружья.
- Они, оказывается, ночью спать уходят в казарму, умники! Бросил винторез, и будь здоров! Вот дежурим в усиленном варианте.
- В полном составе? А спать когда?
- Да это все на шум сбежались! Вон, чуть не убило человека! – дверь в комнату Пересадченко настежь открыта, сам он, откинувшись на стуле, тяжело дышит. Рядом Лебедев, капает в рюмку валерьянку.
- Представляете, только уснул, и ка-а-ак грохнет! – Геннадий залпом выпивает валерьянку, морщится, и продолжает – С потолка упал кусок штукатурки! Размером с меня! А здесь высота потолков семь метров! Половина на пол, а половина на кровать, прямо рядом с головой! Хорошо, я с другого края лежал!
Пересадченко поворачивается ко мне, справа на лбу и на скуле несколько царапин.
- Можно зайти, посмотреть?
- Нужно! А фотоаппарат у вас есть?
- Нет, фотоаппарата нет.
- Жаль, хорошо бы задокументировать!
Вся комната усыпана белой пылью и мелкими осколками. Тумбочка повалена набок, на кровати кусок штукатурки величиной с подушку, куски поменьше на полу. Поднимаю один – толщиной сантиметров двенадцать, тяжеленный, как кирпич. А ведь и вправду, могло убить.
Жизнь национальных лидеров Индии последних десятилетий - бесконечная череда покушений с неминуемым трагическим исходом.
Здесь была убита Индира Ганди…
Здесь пал от рук наемного убийцы великий Махатма…
Даже мемориал, воздвигнутый на месте кремации Махатмы Ганди, сам едва не стал местом очередной трагедии. Прознав о предстоящем посещении памятника Радживом Ганди, убийца затаился на опутанной плющом решётчатой крыше беседки в нескольких шагах от монумента. Трое суток пил только воду из пластиковых пакетов, потом в них же справлял нужду. Никто его не заметил. В решающий момент подвела техника – ружьё дало осечку. Впрочем, для Раджива это стало всего лишь отсрочкой.
Вечером заявляется лучезарно улыбающийся Магомед:
- Это тебе!
В руках у него огромная куполообразная клетка с попугаем. Светло-зелёная, с крупного голубя птица, с любопытством вертит головой, переступая с ноги на ногу и похлопывая крыльями.
- Редчайший пакистанский ожереловый попугай. Вырастет, во-о-от такой станет! Хорошо разговаривает и долго живёт. Ты умрёшь от старости, а он ещё лет пятьдесят будет твоим голосом дома разговаривать. Бешеных денег стоит – вывозить запрещено, но вы же без досмотра летите, вот я и подумал… В общем, дарю!
Магомед ставит клетку на стол.
- Извини, мне надо бежать – срочно уезжаю на несколько дней, приеду, позвоню. Корм в пакете. Всё, пока! Не благодари!
Машинально открываю пакет. Зелёный стручковый перец. Надкусываю – огонь! А где же корм? Перловка, или что там они клюют? Магомед в спешке оставил не тот пакет…
Попугай задумчиво покачивается вперёд-назад.
Смирный… Может, и вправду взять его с собой? Будет жить со мной в гостиницах. Ну-ка, что там у нас в путевом листе?
Агра, один день, Джайпур, тоже один день…
А-а-а-а!!! Страшный вопль подбрасывает меня со стула.
А-а-а-а!!! Кто здесь?
А-а-а-а!!! Попугай пронзительно кричит человеческим голосом, гулкое эхо в высоких сводах только усиливает децибелы.
В дверь колошматят, бегу открывать – охрана.
Следом заглядывает шеф индийского персонала, быстро оценивает ситуацию и уходит.
Птица голосит пуще прежнего.
В дверях появляется человек в высоком колпаке – повар. В руках блюдо, накрытое белой салфеткой. Резать? Мы окружили клетку.
А-а-а-а!!!
Повар сдёргивает салфетку – блюдо наполнено зелёным острым перцем! Он берёт стручок и просовывает его сквозь прутья. Птица жадно вгрызается в кончик, и молотит, как мясорубка, пока не добирается до шляпки. Следующий стручок, ещё один… Ещё… Тут же вываливает переваренную предыдущую кормёжку.
Аромат сногсшибательный.
И тишина…
- Часа через три снова надо покормить, а то начнёт кричать. Так он сообщает родителям, что проголодался. Не переживайте, с возрастом это пройдёт - у моего дяди в Раджастане такой же, забавная птица! А перец я сейчас принесу.
- Спасибо, не надо, у меня есть. Много.
Во дворце мы единственные гости, и персонал, входя в положение, мирится с истошными воплями из моей комнаты. Весь день, пока меня нет, сердобольный повар подкармливает крикуна. Ночью я просыпаюсь по будильнику, вожусь с перцем, загаженными газетами, проветриваю комнату…
Таскать это зелёное чудовище по гостиницам нельзя – другие постояльцы такое терпеть не станут.
Через двое суток я сдался.
Магомед был ещё в отъезде, и вечером, перед отъездом из Дели, я пригласил к себе в номер сотрудника посольства.
- Знаете, кто это?
- Конечно! Это же пакистанский ожереловый попугай!
- Вы женаты?
- Да.
- Дети есть?
- Нет пока
- Замечательно!
Молодой человек в замешательстве, логика моих вопросов ему непонятна.
- Вы отлично поработали, проявили себя настоящим профессионалом. Просто молодец! Хочу сделать вам подарок. Вот, примите! Успехов! Корм в пакете. А сейчас извините, я должен готовиться к отъезду, совершенно нет времени. Не благодарите!
Уф-ф! Магомед, как я тебя понимаю!
Сегодня день отдыха. Рано утром выезжаем в Агру.
Кортеж стал компактнее и резвее – Хасбулатов на стареньком Бентли, пара минивенов с охраной и связью, и четыре допотопных «Амбассадора», подозрительно похожих на давно забытый «Москвич-402».
Мы с Олегом в последней машине – всё свободное место завалено съёмочным оборудованием.
- Обратил внимание, как он едет? – киваю на водителя.
- Как? Вроде нормально.
- По сторонам не смотрит, уставился в одну точку и даже не моргает. Уже целый час так сидит.
Олег внимательно следит за водителем. Пять минут, десять…
- Точно! Может, он отключился? Или спит с открытыми глазами? Надо бы как-то проверить! Sir! How are you?
- I'm fine! Thank you! – водитель улыбается и качает головой.
Смеёмся – вот дураки-то!
На подъезде к Агре движение становится плотнее, кортеж то и дело тормозит и разгоняется, объезжая едва ползущие трактора и гужевые повозки.
- Смотри, опять примёрз!
- Видать, у него манера такая. Едет, и ладно!
Кортеж резко тормозит, и мы со всего маху въезжаем в переднюю машину. Из-под капота свищет пар – пробит радиатор. Приехали!
Ссадина на ноге, ноет локоть. Олег крепко прижимает к груди камеру – как успел поймать? У него под коленом на джинсах проступает пятно крови. На водителе ни царапины. Весь кортеж стоит. Хватаем аппаратуру, раскидываем по соседним машинам, втискиваемся сами. Трогаемся.
Мы в Индии уже почти две недели.
Встреч очень много, но усталости нет. Напротив, растёт ощущение лёгкости и счастья.
Сегодня особый день - едем к Рериху!
В последние годы он с женой Девикой Рани живёт в скромном отеле «Ашока» в тихом пригороде Бангалора.
Пожилым супругам нужен постоянный медицинский уход, а в уединённом имении его обеспечить сложно.
Вечером вся делегация в сопровождении посла и консула прибывает в отель.
Номер на втором этаже, для гостей расставлены стулья. Святослав Николаевич в потёртом кресле у большого, во всю стену окна, Девика Рани чуть поодаль, на миниатюрном, обитом парчой диванчике. Посол представил каждого из нас.
Рерих нездоров, говорит мало и почти не улыбается, но по живой сосредоточенности взгляда заметно, что слушает гостей внимательно.
Хасбулатов рассказывает о том, что сейчас происходит в России, ещё о чём-то важном и значительном, но я его не слушаю, просто сижу и смотрю на художника с благоговением и детским любопытством…
Сколько важных вопросов хотел я задать этому мистику, обдумывал каждое слово! И вот я здесь, а в голове ни одной связной мысли!
Встреча подходит к концу. Наконец прихожу в себя:
- Святослав Николаевич! Я привёз вам в подарок картину молодого художника из России, его зовут Лак Буни.
Снимаю с полотна белую ткань и выношу картину в центр комнаты.
- Здесь он изобразил… - пытаюсь подобрать формулировку.
- Свет? – неожиданно предполагает Рерих.
- Да! – больше мне нечего добавить.
Рерих несколько секунд внимательно рассматривает картину. Отводит взгляд, молчит. Снова смотрит на полотно:
- Интересно… Очень интересно… Большое спасибо! – указывает на пустой мольберт в углу комнаты.
Устанавливаю картину на нём.
По очереди подходим к Святославу Николаевичу, Девике Рани, почтительно жмем руки, прощаемся. Рерих на секунду задерживает мою ладонь:
- Приезжайте завтра с утра, хочу с вами поговорить. Сможете?
Ни свет ни заря мы с Олегом уже в гостинице. Метрдотель уверяет, что спешить некуда – раньше девяти утра Рерихи никого не принимают.
В начале десятого нас приглашают наверх.
Солнце заливает комнату, супруги приветливы и спокойны, и сами буквально светятся.
Святослав Николаевич расспрашивает меня о Москве, о нашей повседневной жизни, о том, как мы ладим друг с другом в парламенте, какие читаем книги, какой мы увидели Индию…
Перед съёмкой Олег задёрнул полупрозрачный занавес - освещение стало мягче - картинка должна быть ровной. Постепенно мне начинает казаться, что для общения с Рерихом совсем не нужны слова - я неотрывно смотрю в его строгие лучистые глаза, но не испытываю от этого вовсе никакой неловкости. Наоборот, меня переполняет какая-то детская радость. Вот он, настоящий свет мироздания! Олег отрывается от окуляра камеры - в глазах удивление и восторг - кажется, он тоже это почувствовал.
К Рериху подходит секретарь, что-то тихо говорит ему, тот кивает - пришла медсестра и нам пора прощаться.
Всю обратную дорогу мы молчим. Я пытаюсь вспомнить подробности разговора. Вдруг осознаю, что два часа в основном говорил сам…
Пусть! Это уже не имеет значения - то, что я ощутил, важнее любых слов!
В Москву возвращаемся солнечным днём.
В иллюминаторах чернильное небо и белоснежные горы.
- Можно позвонить в Махачкалу?
- Вам – можно! – офицер связи улыбается и жмёт кнопки на большом пульте.
Пишу номер телефона и жду, глядя вниз - на гранёные вершины.
- Алло?
- Мама, это я.
- Где ты, Расул?
- Мы возвращаемся из Индии, летим над Гималаями. Я сейчас вижу их внизу! – хвастаюсь, как мальчишка, но знаю, маме приятно это слышать, ведь я давал ей так мало поводов гордиться мной.
- Что молчишь, мама?
- Я… не молчу…
Гималаи дрожат и расплываются, сиияя радужными лучами...
Пятнадцатый этаж. Внизу Москва-река, Калининский мост.
Просторно, солнечно, свежо и шумно.
Пять шагов от двери до окна и столько же поперёк.
На тумбочке, слева от стола, три телефонных аппарата цвета слоновой кости. Говорят, защищены от прослушки, потому такие тяжёлые – через несколько минут разговора рука устаёт держать трубку.
Справа шкафы, доверху набитые депутатской перепиской.
На столе кипы ещё нетронутых писем, жалоб, ответов из разных инстанций, недочитанные и недописанные бумаги, листочки, клочки с номерами телефонов, половина из которых без имён и фамилий, (пойми теперь, чей это номер), книги «Исходящие» и «Входящие», засаленные и растрёпанные, как модные журналы в дешёвой парикмахерской.
Почти все письма как под копирку: ни за что посадили сына (мужа, брата). Убийства, разбои, грабежи, серийные кражи, почти всё по предварительному сговору, в составе группы…
Читаю по диагонали, от руки пишу запрос, прикрепляю к жалобе, регистрирую, беру следующее письмо. К обеду понесу пачку таких «комплектов» в секретариат. Там подпишу отпечатанные запросы – их можно отправлять. Взамен мне вручают новые письма. Прокуратура, суды, милиция, запросы, ответы, разъяснения, жалобы…
Чем быстрее работаешь, тем больше пишут.
Самые высокие стопки – материалы к заседаниям Верховного Совета. Они громоздятся на столе, на стульях и на подоконнике. Напечатанные микроскопическим шрифтом на обычных листах, проекты законов скрепляются железными скобами и раздаются всем депутатам. К каждому проекту прилагается увесистая колода поправок и комментариев.
Если проголосовать не успеваем, «недобитый» проект вместе с поправками добавляется к регламенту следующего дня. Кипы растут…
Впрочем, можно всё это не читать, но тогда на заседаниях придётся молча жать кнопки по партитуре фракции.
Молчунов в Верховном Совете довольно много, люди это тихие и загадочные - ни с кем, кроме «своих» не общаются.
Большинство членов Верховного Совета коммунисты: первые и вторые секретари обкомов, горкомов и райкомов, директора заводов, председатели колхозов, генералы, главные редакторы советских газет и журналов.
Два года назад, уезжая в Москву, они оставили свои должности в надёжных руках заместителей, чтобы через пять лет триумфально вернуться на свои законные места. Но грянула приватизация, и теперь возвращаться некуда – расторопные соратники всё поделили без них.
Коммунисты непреклонны и беспощадны, яростно и без разбора голосуют против всех предложений демократов, чем последние бессовестно пользуются, к примеру, чтобы провести неприметную, но важную поправку. В самом конце заседания, когда животы депутатов урчат, как лягушачий хор, у микрофона в тёмном углу зала появляется бородатая личность в замусоленном свитере, и предлагает «отклонить поправку номер такой-то, как антирыночную».
- Х.. тебе, сука ельцинская! - ломая пальцы, партактив голосует «За». Дело сделано.
В середине стола стоит пепельница: бронзовый, размером с черепаху, жук-скарабей. Если донимает запах окурков, панцирь можно захлопнуть, при этом пепел разлетается по всему столу. Пепельница неудобная, но это подарок жены, сделанный задолго до нашей свадьбы, и я уже привык.
На стене передо мной две картины, за спиной третья. Художник, мой земляк и приятель. В Индии он увлёкся медитацией, забросил надёжный реализм, и теперь, голодный, но счастливый, пишет «изначальный свет мироздания». Картины получаются загадочные и красивые, чем-то похожие на фотографии дальних галактик, сделанные телескопом Хаббл.
В прошлом году на первом этаже Белого Дома организовали небольшую выставку его работ, и когда она закончилась, художник раздал картины на временное хранение друзьям и знакомым. Четыре больших полотна в тяжёлых рамах поселились у меня.
Каждый, кто видит картины впервые, обязательно спрашивает:
- Что это?
Поначалу я мучился, объясняя трансцендентальный авторский замысел, потом нашёл удобную формулировку:
- Абстрактное искусство. Висит, дорожает.
Четвёртой картины здесь нет, и в этом, пожалуй, её особая ценность.
* * *
Несколько месяцев назад зазвонил самый секретный из моих «бронированных» телефонов, и руководитель секретариата Председателя Верховного Совета Геннадий Пересадченко торжественно сообщил, что послезавтра в составе официальной делегации я вылетаю с государственным визитом в Индию:
- Через тридцать минут вам пришлют программу визита.
- От меня что-нибудь требуется?
- Завтра к вам зайдёт офицер фельдсвязи, передайте ему вещи, которые вы хотели бы взять с собой в качестве багажа.
Ровно через полчаса принесли программу предстоящей поездки. Чтение такого документа отдельное удовольствие: весь двухнедельный визит расписан с точностью до минуты – перелёты, переезды, ланчи, обеды, пресс-конференции, посещение достопримечательностей, прогулки (где, с кем, начало, конец), гостиницы, дворцы, поимённые списки участников встреч и переговоров. Страница, другая, третья…
Ах, да! У меня же дополнительная нагрузка – съёмки для «Парламентского вестника». Срочно пишу ходатайство «Прошу включить в состав делегации видеооператора Тихомирова О.Г.».
Листаю дальше: Агра, Джайпур, Бомбей, Бангалор… А это что? Имение Татгуни… Рерих, Святослав Николаевич. Он что, жив?!
До этого момента в моём сознании все трое Рерихов существовали в размытом образе давно почившего седобородого старца.
Бегу в приёмную председателя комитета, хватаю энциклопедию… Год рождения 1904… Даты смерти нет. Так! Ему сейчас 89 лет. Вот это удача!
На следующий день приходит полковник-фельдъегерь.
- Я за вашим багажом.
- Вот он.
- Где?
- Да вот, на стене висит!
- Картина?
- Ну да, я беру её с собой.
* * *
Поздно вечером вылетаем спецбортом.
Сразу за кабиной лётчиков спальня первого лица, следом кабинет, всю середину самолёта занимает просторная кают-компания: огромный стол с кожаными диванами вокруг и некое подобие гостиной с мягкими уютными креслами – не хватает только камина и пары английских догов.
В хвосте, отделённый от всего этого великолепия переборкой, салон для охраны и помощников. Здесь всё, как в обычном пассажирском самолёте, только кресла расставлены не так тесно.
Спецборта пилотируют военные лётчики, сопровождают военные диспетчеры, маршруты проложены по военным воздушным коридорам – они выше гражданских и соединяют конечные точки по прямой, поэтому спецборт всегда добирается до места назначения быстрее, чем гражданский рейс.
Как только самолёт взлетел и выровнялся, за работу принимается стюардесса: белая скатерть, лёгкие напитки, закуски.
Набрали двенадцать тысяч? Пора подавать горячее и напитки покрепче!
Поели? Пожалуйте в кресла!
Курим, неспешно беседуем.
Хвостовой салон гуляет без церемоний: пьют, поют, едят, хохочут, играют в карты, и спят, когда хочется.
* * *
Утром приземляемся в Дели.
Только что прошёл дождь. От горячей бетонки поднимается пар. Густой аромат незнакомых цветов, пряных специй, сандала, тёплой, влажной земли. Индия!
Увешанные цветочными гирляндами, смущённые предупредительностью и почтением индийцев, садимся в большие старомодные автомобили. Кортеж трогается тяжело и неспешно, как стадо слонов.
Ба-бах!!! С неба обрушиваются огромные массы воды, кажется, под этим дождём можно захлебнуться. Местных это нисколько не смущает, и они сотнями несутся по улицам на скутерах и мопедах, как косяки лосося по бурной реке.
Дождь закончился так же внезапно, как и начался.
Кортеж останавливается перед сказочной красоты дворцом. Сопровождающий сообщает:
- Резиденция Хайдарабад. Здесь вы будете жить.
Несмотря на помпезность, Хайдарабад, как и большинство восточных дворцов, спланирован очень рационально: прямоугольный внутренний двор с фонтаном, по периметру отделанная полированным мрамором тенистая галерея и двери в жилые комнаты и залы.
Вешаю свой тощий портплед в огромный шкаф с резными - нет, не створками – воротами. Жаль, больше мне нечего туда положить…
Стук в дверь, на пороге Саша Лебедев, наш врач:
- Сейчас будет завтрак и на всякий случай…, знаешь, тут инфекций море, Индия всё же…
- Саш, не темни! Ты с прививкой что ли?
- Да нет, ну, в общем, официально извещаю, что перед каждым приёмом пищи все члены делегации обязаны принимать по пятьдесят грамм виски!
Видя моё недоумение, добавляет:
- Честное слово!
- Где ж я сейчас виски возьму?
- А вот!
Саша нагибается, и откуда-то из-за двери достаёт две бутылки White Horse.
- На неделю должно хватить.
Дверь закрывается.
Звоню оператору:
- Олег, к тебе Лебедев заходил?
- Слушай, тут такое дело, выпить, говорит, нужно перед завтраком, и пузырь принёс. А я ведь почти поверил - сейчас бы хлопнул стакан, и на завтрак, вот было бы дело! Хорошо, что ты позвонил!
- Ну, значит всё правильно, он и мне принёс. Давай, заходи на дезинфекцию.
* * *
Охрана дворца устроена своеобразно: в стену возле каждой двери вмуровано железное кольцо с длинной цепью. К цепи прикован английский карабин времён первой мировой войны. Солдат, охраняющий дверь, не может покинуть пост с оружием в руках – цепь не пустит. Так и стоит, как Прометей у скалы.
Под утро возвращаюсь во дворец на такси. Я навещал своего, ещё с детских лет товарища и соседа по двору, Магомеда Гамзатова. Он сотрудник торгпредства и живёт с семьёй в центре Дели. Племянник великого аварского поэта, Магомед и сам щедро одарён природой. Талант рассказчика сочетается в нём с редким умением слушать. С песнями под гитару и воспоминаниями часы летели, как минуты.
У входа во дворец вместо сикхов охрана Хасбулатова:
- Вы там повнимательней…
Прохожу в сумрачную галерею. Возле моей двери солдата нет – только ружьё на цепи, прислонённое к стене. Оглядываюсь. Метрах в пятнадцати, там, где покои Хасбулатова, маячат несколько фигур. Крадусь туда. Ружьё на полу, солдата нет и здесь. Фу-у! Это же наши – вся охрана Председателя на ногах.
- А где доблестные воины? – указываю на ружья.
- Они, оказывается, ночью спать уходят в казарму, умники! Бросил винторез, и будь здоров! Вот дежурим в усиленном варианте.
- В полном составе? А спать когда?
- Да это все на шум сбежались! Вон, чуть не убило человека! – дверь в комнату Пересадченко настежь открыта, сам он, откинувшись на стуле, тяжело дышит. Рядом Лебедев, капает в рюмку валерьянку.
- Представляете, только уснул, и ка-а-ак грохнет! – Геннадий залпом выпивает валерьянку, морщится, и продолжает – С потолка упал кусок штукатурки! Размером с меня! А здесь высота потолков семь метров! Половина на пол, а половина на кровать, прямо рядом с головой! Хорошо, я с другого края лежал!
Пересадченко поворачивается ко мне, справа на лбу и на скуле несколько царапин.
- Можно зайти, посмотреть?
- Нужно! А фотоаппарат у вас есть?
- Нет, фотоаппарата нет.
- Жаль, хорошо бы задокументировать!
Вся комната усыпана белой пылью и мелкими осколками. Тумбочка повалена набок, на кровати кусок штукатурки величиной с подушку, куски поменьше на полу. Поднимаю один – толщиной сантиметров двенадцать, тяжеленный, как кирпич. А ведь и вправду, могло убить.
* * *
Жизнь национальных лидеров Индии последних десятилетий - бесконечная череда покушений с неминуемым трагическим исходом.
Здесь была убита Индира Ганди…
Здесь пал от рук наемного убийцы великий Махатма…
Даже мемориал, воздвигнутый на месте кремации Махатмы Ганди, сам едва не стал местом очередной трагедии. Прознав о предстоящем посещении памятника Радживом Ганди, убийца затаился на опутанной плющом решётчатой крыше беседки в нескольких шагах от монумента. Трое суток пил только воду из пластиковых пакетов, потом в них же справлял нужду. Никто его не заметил. В решающий момент подвела техника – ружьё дало осечку. Впрочем, для Раджива это стало всего лишь отсрочкой.
* * *
Вечером заявляется лучезарно улыбающийся Магомед:
- Это тебе!
В руках у него огромная куполообразная клетка с попугаем. Светло-зелёная, с крупного голубя птица, с любопытством вертит головой, переступая с ноги на ногу и похлопывая крыльями.
- Редчайший пакистанский ожереловый попугай. Вырастет, во-о-от такой станет! Хорошо разговаривает и долго живёт. Ты умрёшь от старости, а он ещё лет пятьдесят будет твоим голосом дома разговаривать. Бешеных денег стоит – вывозить запрещено, но вы же без досмотра летите, вот я и подумал… В общем, дарю!
Магомед ставит клетку на стол.
- Извини, мне надо бежать – срочно уезжаю на несколько дней, приеду, позвоню. Корм в пакете. Всё, пока! Не благодари!
Машинально открываю пакет. Зелёный стручковый перец. Надкусываю – огонь! А где же корм? Перловка, или что там они клюют? Магомед в спешке оставил не тот пакет…
Попугай задумчиво покачивается вперёд-назад.
Смирный… Может, и вправду взять его с собой? Будет жить со мной в гостиницах. Ну-ка, что там у нас в путевом листе?
Агра, один день, Джайпур, тоже один день…
А-а-а-а!!! Страшный вопль подбрасывает меня со стула.
А-а-а-а!!! Кто здесь?
А-а-а-а!!! Попугай пронзительно кричит человеческим голосом, гулкое эхо в высоких сводах только усиливает децибелы.
В дверь колошматят, бегу открывать – охрана.
Следом заглядывает шеф индийского персонала, быстро оценивает ситуацию и уходит.
Птица голосит пуще прежнего.
В дверях появляется человек в высоком колпаке – повар. В руках блюдо, накрытое белой салфеткой. Резать? Мы окружили клетку.
А-а-а-а!!!
Повар сдёргивает салфетку – блюдо наполнено зелёным острым перцем! Он берёт стручок и просовывает его сквозь прутья. Птица жадно вгрызается в кончик, и молотит, как мясорубка, пока не добирается до шляпки. Следующий стручок, ещё один… Ещё… Тут же вываливает переваренную предыдущую кормёжку.
Аромат сногсшибательный.
И тишина…
- Часа через три снова надо покормить, а то начнёт кричать. Так он сообщает родителям, что проголодался. Не переживайте, с возрастом это пройдёт - у моего дяди в Раджастане такой же, забавная птица! А перец я сейчас принесу.
- Спасибо, не надо, у меня есть. Много.
Во дворце мы единственные гости, и персонал, входя в положение, мирится с истошными воплями из моей комнаты. Весь день, пока меня нет, сердобольный повар подкармливает крикуна. Ночью я просыпаюсь по будильнику, вожусь с перцем, загаженными газетами, проветриваю комнату…
Таскать это зелёное чудовище по гостиницам нельзя – другие постояльцы такое терпеть не станут.
Через двое суток я сдался.
Магомед был ещё в отъезде, и вечером, перед отъездом из Дели, я пригласил к себе в номер сотрудника посольства.
- Знаете, кто это?
- Конечно! Это же пакистанский ожереловый попугай!
- Вы женаты?
- Да.
- Дети есть?
- Нет пока
- Замечательно!
Молодой человек в замешательстве, логика моих вопросов ему непонятна.
- Вы отлично поработали, проявили себя настоящим профессионалом. Просто молодец! Хочу сделать вам подарок. Вот, примите! Успехов! Корм в пакете. А сейчас извините, я должен готовиться к отъезду, совершенно нет времени. Не благодарите!
Уф-ф! Магомед, как я тебя понимаю!
* * *
Сегодня день отдыха. Рано утром выезжаем в Агру.
Кортеж стал компактнее и резвее – Хасбулатов на стареньком Бентли, пара минивенов с охраной и связью, и четыре допотопных «Амбассадора», подозрительно похожих на давно забытый «Москвич-402».
Мы с Олегом в последней машине – всё свободное место завалено съёмочным оборудованием.
- Обратил внимание, как он едет? – киваю на водителя.
- Как? Вроде нормально.
- По сторонам не смотрит, уставился в одну точку и даже не моргает. Уже целый час так сидит.
Олег внимательно следит за водителем. Пять минут, десять…
- Точно! Может, он отключился? Или спит с открытыми глазами? Надо бы как-то проверить! Sir! How are you?
- I'm fine! Thank you! – водитель улыбается и качает головой.
Смеёмся – вот дураки-то!
На подъезде к Агре движение становится плотнее, кортеж то и дело тормозит и разгоняется, объезжая едва ползущие трактора и гужевые повозки.
- Смотри, опять примёрз!
- Видать, у него манера такая. Едет, и ладно!
Кортеж резко тормозит, и мы со всего маху въезжаем в переднюю машину. Из-под капота свищет пар – пробит радиатор. Приехали!
Ссадина на ноге, ноет локоть. Олег крепко прижимает к груди камеру – как успел поймать? У него под коленом на джинсах проступает пятно крови. На водителе ни царапины. Весь кортеж стоит. Хватаем аппаратуру, раскидываем по соседним машинам, втискиваемся сами. Трогаемся.
* * *
Мы в Индии уже почти две недели.
Встреч очень много, но усталости нет. Напротив, растёт ощущение лёгкости и счастья.
Сегодня особый день - едем к Рериху!
В последние годы он с женой Девикой Рани живёт в скромном отеле «Ашока» в тихом пригороде Бангалора.
Пожилым супругам нужен постоянный медицинский уход, а в уединённом имении его обеспечить сложно.
Вечером вся делегация в сопровождении посла и консула прибывает в отель.
Номер на втором этаже, для гостей расставлены стулья. Святослав Николаевич в потёртом кресле у большого, во всю стену окна, Девика Рани чуть поодаль, на миниатюрном, обитом парчой диванчике. Посол представил каждого из нас.
Рерих нездоров, говорит мало и почти не улыбается, но по живой сосредоточенности взгляда заметно, что слушает гостей внимательно.
Хасбулатов рассказывает о том, что сейчас происходит в России, ещё о чём-то важном и значительном, но я его не слушаю, просто сижу и смотрю на художника с благоговением и детским любопытством…
Сколько важных вопросов хотел я задать этому мистику, обдумывал каждое слово! И вот я здесь, а в голове ни одной связной мысли!
Встреча подходит к концу. Наконец прихожу в себя:
- Святослав Николаевич! Я привёз вам в подарок картину молодого художника из России, его зовут Лак Буни.
Снимаю с полотна белую ткань и выношу картину в центр комнаты.
- Здесь он изобразил… - пытаюсь подобрать формулировку.
- Свет? – неожиданно предполагает Рерих.
- Да! – больше мне нечего добавить.
Рерих несколько секунд внимательно рассматривает картину. Отводит взгляд, молчит. Снова смотрит на полотно:
- Интересно… Очень интересно… Большое спасибо! – указывает на пустой мольберт в углу комнаты.
Устанавливаю картину на нём.
По очереди подходим к Святославу Николаевичу, Девике Рани, почтительно жмем руки, прощаемся. Рерих на секунду задерживает мою ладонь:
- Приезжайте завтра с утра, хочу с вами поговорить. Сможете?
Ни свет ни заря мы с Олегом уже в гостинице. Метрдотель уверяет, что спешить некуда – раньше девяти утра Рерихи никого не принимают.
В начале десятого нас приглашают наверх.
Солнце заливает комнату, супруги приветливы и спокойны, и сами буквально светятся.
Святослав Николаевич расспрашивает меня о Москве, о нашей повседневной жизни, о том, как мы ладим друг с другом в парламенте, какие читаем книги, какой мы увидели Индию…
Перед съёмкой Олег задёрнул полупрозрачный занавес - освещение стало мягче - картинка должна быть ровной. Постепенно мне начинает казаться, что для общения с Рерихом совсем не нужны слова - я неотрывно смотрю в его строгие лучистые глаза, но не испытываю от этого вовсе никакой неловкости. Наоборот, меня переполняет какая-то детская радость. Вот он, настоящий свет мироздания! Олег отрывается от окуляра камеры - в глазах удивление и восторг - кажется, он тоже это почувствовал.
К Рериху подходит секретарь, что-то тихо говорит ему, тот кивает - пришла медсестра и нам пора прощаться.
Всю обратную дорогу мы молчим. Я пытаюсь вспомнить подробности разговора. Вдруг осознаю, что два часа в основном говорил сам…
Пусть! Это уже не имеет значения - то, что я ощутил, важнее любых слов!
* * *
В Москву возвращаемся солнечным днём.
В иллюминаторах чернильное небо и белоснежные горы.
- Можно позвонить в Махачкалу?
- Вам – можно! – офицер связи улыбается и жмёт кнопки на большом пульте.
Пишу номер телефона и жду, глядя вниз - на гранёные вершины.
- Алло?
- Мама, это я.
- Где ты, Расул?
- Мы возвращаемся из Индии, летим над Гималаями. Я сейчас вижу их внизу! – хвастаюсь, как мальчишка, но знаю, маме приятно это слышать, ведь я давал ей так мало поводов гордиться мной.
- Что молчишь, мама?
- Я… не молчу…
Гималаи дрожат и расплываются, сиияя радужными лучами...
