Верчу в руках диплом Дагестанского университета.
Гнутая картонка отдаёт клеем и древесными клопами.
Помню, такой же запах был у блокнотов с надписью «Полевой дневник» на дерматиновой обложке. Их пачками выдавали отцу перед экспедициями в горы для сбора языкового материала.
К экспедиции он начинал готовиться ещё с весны. Составлял маршрут, созванивался с кунаками, у которых планировал остановиться, писал уведомительные письма в исполкомы.
Особое внимание отводилось амуниции. Нужно было раздобыть куртку и панаму непременно цвета хаки, ботинки на толстой подошве, получить на институтском складе свечи, керосиновые лампы, котелки, бинокль и даже палатку, как в дальний военный поход. Всё это снаряжение уминалось в неподъёмные баулы и три месяца ездило нераспакованным по горным дорогам, прыгая по железному кузову открытого «ГАЗика».
Практической пользы от этих сборов не было решительно никакой, ведь горцы всегда селят гостей в самых больших и благоустроенных домах, но, как я сейчас это понимаю, суета вокруг отъезда возникала у отца от волнения и нетерпения – скорей бы уж на волю!
Сбор материала дело нехитрое и даже увлекательное: находишь в маленьком глухом селе старика или старуху в здравом уме и ясной памяти, которые не против тебе помочь, и начинаешь записывать в специальный словник всю местную лексику.
Когда словник заполнен, переходишь к сказкам, песням, байкам, анекдотам, легендам, пословицам и поговоркам – записать нужно всё. Зачастую беседа с единственным в селе старцем, который ещё помнит не тронутый современной цивилизацией старинный диалект - последняя возможность сохранить для человечества безвозвратно уходящую историю.
Мужчины относятся к этой работе серьёзно, почти по-военному. Час за часом, стойко борясь со сном, они отвечают на вопросы, не отвлекаясь даже на озорничающих внуков-правнуков, только иногда спрашивая разрешения свернуть самокрутку.
Женщины гораздо практичнее. Как только бабушка понимает, что её задача всего лишь вспоминать старинные словечки и рассказывать сказки, так тотчас в её руках появляется какой-нибудь полезный инструмент вроде чесалки или кухонная утварь. К концу дня у неё уже взбита гора шерсти, наколот таз абрикосовых косточек, а она всё говорит и говорит, и уже не ты её держишь, чтобы не убежала, а она тебя.
Почти во все экспедиции отец брал меня с собой.
Дни напролёт он записывал рассказы морщинистых глуховатых стариков, а я купался с местной ребятнёй в горных речках, объедался абрикосами и лазал по развалинам сторожевых башен.
Лет в двенадцать отец доверил мне переписывать слова из толстых полевых дневников на карточки и раскладывать их по алфавиту в картотечные ящики.
В четырнадцать я уже перелопачивал переводные словари в поисках соответствий заимствованных слов. Когда не хватало времени, отец занимался только интересными случаями, а рутину поручал мне. Видимо, в воспитательных целях.
Потом я стал заглядывать в черновики его научных работ, интересно ведь, что там получается!
Однажды обнаружил ошибку в отцовской статье – помню удивление и растерянность на его лице. Это был момент моего первого научного триумфа.
Третий курс.
Надо сдавать курсовую по языкознанию, а я и не начинал.
Есть искушение содрать главу из библии компаративистов - «Языка» Леонарда Блумфилда, выкинуть ссылки на языки североамериканских индейцев, вставить что-нибудь подходящее из дагестанского материала и отвязаться.
Вот он, тяжёлый тёмно-синий том. Подойдёт любая глава. К утру всё будет.
Ну что, Блумфилд, готов к сдаче крови?
Взвешиваю на руке спасительную книгу и… ставлю на полку.
В давние времена люди путешествовали преимущественно пешком, преодолевая тысячи километров по неведомым тропам и незнакомым странам.
В пути перенимали чужие обычаи, сообразно климату меняли одежды. Седели бороды, чернела от загара кожа, иссушалось тело. В дальних землях изучались туземные языки, а родной постепенно забывался.
Когда через многие годы или десятилетия путешественник появлялся на пороге родного дома, его не узнавали даже близкие.
Слова тоже путешествуют. Названия предметов и явлений перенимаются соседями, переходят побеждённым от завоевателей, кочевникам от осёдлых крестьян и наоборот.
Слова передаются от народа к народу, едут с купцами по караванным путям, преодолевают снежные перевалы в кожаных переплётах научных трактатов и меняются порой до неузнаваемости - совсем как люди.
Хороший лингвист, как трюфельная собака, способен отыскать слова-путешественники по тончайшему, едва уловимому аромату. Он осторожно освобождает их от чужих «одежд», отмывает от вековой дорожной пыли, постепенно выявляя их исконное происхождение, и кропотливо восстанавливает исторические маршруты народов и языков от сотворения мира до наших дней.
Этот сплав лингвистики, истории, географии и культурологии называется сравнительно-историческое языкознание.
Несколько суток без сна и отдыха, и курсовая готова – слово-путешественник, превращаясь то в рис-пиринч, то в плов-бринджи, то в сыр-брынзу, то ещё во что-то съедобное и несъедобное, но при этом обязательно белое, прогулялось по всему континенту.
Примерно понятно, что на запад его вынесло древнее восточно-алтайское прототюркское племя, однако восходит оно к доисторическим ираноязычным аборигенам тех мест.
Масштаб впечатляет - народы, которые используют это слово, расселились от Тихого до Атлантического океанов, и все считают его своим, исконным.
Защита. Моя очередь. Преподаватель, дородная женщина с рыжей монументальной причёской, сходу озадачивает:
- Прочла вашу курсовую работу. Я в этой теме, в общем-то, ничего не понимаю, но было очень интересно! Прямо детективная история! Ставлю вам «отлично». Да, если хотите, можете выступить.
Четвёртый курс.
С нетерпением жду лета. Недавно приезжал знакомый из Цумадинского района и между делом обмолвился о небольшом обломке камня, который он нашёл на заброшенной старинной тропе, ведущей к перевалам Большого Кавказского хребта. На камне были нацарапаны какие-то непонятные знаки, больше похожие на буквы, чем на что-либо другое.
Газимагомед пытается воспроизвести их по памяти - рисует, стирает, опять рисует... Но мне уже понятно, это албанская надпись!
Кавказская Албания ещё до рождества Христова была известна как мощный союз племён. В период расцвета она занимала почти всю территорию Закавказья. В V-VII веках нашей эры была полностью поглощена Арменией, Ираном и арабами.
Есть основания полагать, что албанцы прямые родственники нынешних дагестанцев. Албанцы имели собственную письменность, но найденных текстов слишком мало, они фрагментарны и разрозненны, и поэтому их невозможно прочитать.
Раздобыть албанские надписи – огромная удача, а если текстов будет достаточно много, можно попытаться их расшифровать и, наконец, заглянуть в древнейшую историю горцев.
Несколько лет назад Газимагомед уже видел нечто подобное в местности Ункратль - в нескольких километрах от высокогорного аула Гакко.
Выяснилось, что обе находки сделаны близ пересохших родников на старинном торговом пути, которым пользовались купцы и путешественники с незапамятных времён. Эти пути вели через наиболее доступные горные перевалы, соединяя северный и южный склоны Большого Кавказа. Несомненно, этими тропами пользовались и древние албанцы.
Сейчас мощная техника срезает горные уступы, сверлит в неприступных скалах тоннели, прокладывая новые дороги по совсем другим маршрутам. Древние сезонные тропы уже давно никому не нужны. Они осыпаются, зарастают травой и кустарником, родники без ухода иссякают.
Наконец, еду в горы.
В Агвали меня встречает Газимагомед. До Гаквари едем на попутке. До поздней ночи обсуждаем с ним план действий: нужно пройти по старинной тропе до перевала, по пути исследуя все родники. Если надписи и есть, то, скорее всего, у родников. Где, как не на привале у воды путник найдёт время нацарапать на камне несколько слов: «Здесь был…». Знакомо, правда?
День на сборы и в путь. Идём налегке – вся поклажа на двух ишаках – гакваринцы не только дали животных, но и сами провожают нас по грунтовке. Жара, пыль. Солнце переваливает на запад.
- Здесь! – Газимагомед указывает в сторону небольшой, густо поросшей кустарником расселины. Это начало тропы. Взваливаем на себя неподъёмные рюкзаки, инструменты, прощаемся с провожающими.
Тропа осыпается под ногами. Чтобы не сползти в обрыв, карабкаемся на четвереньках, отчаянно цепляясь за камни и колючие кусты.
К ночи добираемся до первого родника. Ничего не видно, но мой проводник уверенно командует привал.
Утром огляделись: расселина расступается, образуя каменную чашу. Прямо перед палаткой огромная груда битого камня, обвалившегося со склона. Под ногами лужицы - родник жив.
Ручаюсь: ни один филолог на свете не добывал материалы для своих исследований с таким трудом. В течение нескольких дней камень за камнем разбираем завал. Под ним обнаруживается подобие стены из грубо отёсанных глыб, скреплённых глиной.
Родники время от времени чинят – разбирают покосившуюся кладку и собирают заново. Одни и те же камни оказываются то сверху, то снизу, то в глубине, то под ногами. Так что надписи могут быть на любом из них.
Кладка родника просела где-то глубоко внутри, вода проделала новые дорожки и сочится по всей стене.
Расшиваем кладку и аккуратно вынимаем камни – все их нужно внимательно осмотреть.
Пытаемся сложить родник заново, но не такое это простое дело. Справляемся только к концу недели. Руки сводит от усталости.
Теперь вода хрустальной струйкой бежит по новому жёлобу.
Надписей нет. Мы измотаны и разочарованы.
Нужно идти дальше. Перед уходом решаем навести порядок – здесь настоящая стройплощадка: кучи камня, глина, грязь. Лопатами выравниваем землю вокруг родника, выкладываем плоскими камнями. Вдруг Газимагомед застывает:
- Смотри, похоже, буква!
Он протирает мокрой рукой глыбу, которая всё время лежала на виду, чуть в стороне от родника, и на поверхности проступают тонкие чёрточки, похожие на схематическое изображение антенны: вертикальная линия расходится на три. Камень высыхает, и знаки исчезают. Рядом угадывается фрагмент другой буквы, остальное скрыто под слоем затвердевшей глины в цвет камня – вот почему мы не разглядели этого сразу.
Осторожно постукивая, откалываем глину. Шесть знаков, все разные. Едва заметные неглубокие бороздки затёрты и забиты окаменелой глиной. И всё же это удача!
Остаток дня отмачиваем камень и заострённым кончиком спички очищаем буквы от глины.
За месяц мы исследовали ещё два родника – оба пересохшие, что сильно усложнило и работу, и условия жизни. Походы за водой отнимают по нескольку часов в день, но в целом стало легче: кручи, по которым ещё пару недель назад я едва полз, задыхаясь от страха и напряжения, прохожу быстрым шагом.
Всё вокруг усеяно окаменелыми остатками морских организмов. На каждом шагу чёткие отпечатки морских звёзд, спиралевидных моллюсков. Там и тут барельефы ящероподобных рыбин, гигантских ленточных червей. Оторопь берёт, как представишь, что здесь было несколько миллионов лет назад.
Мы вплотную подошли к ледникам, за которыми начинается Закавказье. Найдено пять коротких, по нескольку знаков, надписей. Этого, конечно, мало, но теперь понятно, где нужно искать.
Я срисовал и калькировал все надписи. Калька получается почти как фотография: накладываешь её на надпись, и быстрыми движениями протираешь скомканной копировальной бумагой. Все выпуклости чернеют, а впадины остаются белыми.
На обратном пути решаю для убедительности привезти в Махачкалу наш первый камень с надписью. Он весит килограммов сорок, но это сланец, и удаётся отколоть ровный слой с надписью, толщиной сантиметра в четыре.
С гордостью показываю надписи отцу. Он воодушевлён. Кому, как не ему, знать цену таким находкам.
На радостях тащит камень и кальки к себе, в Институт истории, языка и литературы.
Возвращается мрачный и раздражённый.
- Подняли на смех: «Студент? Нашёл? Пять надписей? Да он их сам накарябал! Смотрите, свежие следы! Люди по тридцать лет в науке, и ничего, а этот всё сразу захотел! Тоже мне, Шлиман!»
Потом помолчал, походил:
- И правда, зря ты их спичками чистил. Теперь уже ничего не докажешь. Нужно искать новые надписи и фиксировать по всем правилам.
- Найду. Рано или поздно найду.
Пятый курс.
Лексика любого языка похожа на слоёный пирог. Заимствованная лексика – документальное свидетельство влияния народов друг на друга в разные исторические периоды.
Простые примеры: иранские слова проникали в аварский язык примерно с VI-VII веков с персидскими купцами, и в основном были связаны с торговлей, промышленностью, мануфактурой.
Арабские слова пошли в аварский язык широким потоком примерно с середины XII века и относились в основном к религиозной сфере, философии и точным наукам.
В период становления шамилёвского имамата аварцы заимствовали у арабов систему государственного устройства, естественно, вместе с соответствующей лексикой.
Попадая в чужой язык, слова меняются, адаптируются, но всегда по-разному: в старину в языке действовали одни законы, в наше время – другие. По характеру искажений заимствованных слов можно установить время, когда они попали в наш язык.
Я решил составить такое «послойное» описание аварского языка. Чем не дипломная работа?
Всё шло по плану, пока не добрался до одного из самых насыщенных периодов дагестанской истории: от начала Кавказской войны до революции 1917 года.
Говорят, что после встречи с дагестанской делегацией в 1921 году Ленин среди прочего записал у себя в календаре: «Все грамотны!». Неясно только, кого он имел в виду, всех жителей Дагестана или визитёров.
К началу XX века значительное количество дагестанцев действительно владело грамотой, так как начальное религиозное образование в медресе постепенно становилось массовым. Человек, умеющий читать Коран, автоматически становился грамотным и на родном языке - дагестанцы того времени использовали для письма аджам – модифицированную арабскую графику.
Когда советская власть решила отрезать народ от ислама, религиозные книги стали массово изыматься и уничтожаться. Под запрет попала и арабская графика. Печальная судьба постигла всю дагестанскую литературу – и без того редкие научные, исторические, художественные да и любые другие книги на языках горских народов, написанные на аджаме (а на чём ещё было писать?), безжалостно сжигались.
Вмиг все стали неграмотны.
Потом были попытки изобрести новую письменность, сначала латиницу – не прижилась - потом кириллицу, которая после целого ряда изменений и усовершенствований используется нами сейчас.
Проблема для исследователей заключается в том, что носителей того, дореволюционного, языка уже нет в живых, и очень не хватает книг, содержащих полноценный аварский лексикон.
Исключение составляют уцелевшие экземпляры Коранов, использовавшихся в мечетях. Они отличаются от личных, домашних Коранов тем, что мулла, зачастую игравший в селе роль нотариуса, судьи и архивариуса, обычно делал служебные записи на широких полях страниц Священной книги. Естественно, на родном языке. К сожалению, содержание этих надписей весьма однообразное и скудное, и учёным мало что даёт.
Где же найти старинные книги на аварском языке?
Работа застопорилась. Хожу вперёд-назад, как зверь в клетке, но ничего не придумывается.
Поеду на худграф! Попьём кофе, поговорим, посмеёмся, а там видно будет.
Кисана, как всегда, нарасхват. В кабинете не протолкнуться, дым коромыслом – у неё свои дипломники, и тоже в творческих муках.
Ближе к полуночи студенты расходятся. Рассказываю о своих сложностях.
- Нашёл проблему! Да сколько хочешь книг! И сказки, и стихи, и рассказы!
- Ты смеёшься? Ни в одной библиотеке нет ничего путного.
- В библиотеке нет, а дома есть, и я знаю, у кого!
- ???
- У Расула Гамзатова хранится архив его отца.
На следующий день звонит Кисана:
- Расул и Патимат прилетают из Москвы в субботу. В понедельник утром ждут тебя дома – я договорилась.
Отлично! Неделя интенсивной работы, и материал, можно сказать, собран.
Вдруг до меня доходит страшное – я же не умею читать по-арабски!
До утра понедельника 70 часов. Ладно, чтобы как-то освоиться, времени достаточно. Словарь есть, пара книг для тренировки тоже. Нашлась даже оторванная половинка дореволюционного учебника арабского языка. Собственно, весь учебник мне и не нужен, только грамота.
Арабское письмо оказалось на удивление простым и логичным. На второй день читаю по слогам. Добавляю полтора десятка модифицированных букв, обозначающих аварские звуки, которых нет в арабском языке. В воскресенье медленно, но уверенно читаю и пишу на аджаме.
Утро понедельника.
Проснулся в последний момент - спал как убитый, без снов.
Хорошо, идти недалеко - метров двести.
Открывает незнакомая женщина. Ведёт в дом.
Через пять минут появляется Расул.
- Как ты быстро вырос. Недавно вот такой был – показывает где-то на уровне пояса.
Спокойный, улыбчивый, говорит мало. Подолгу молчит, посапывая и глядя куда-то в сторону.
Я рассказываю ему о своей работе. Но, кажется, он меня не слушает. Думает о чём-то, приложив ладонь к щеке.
Неожиданно спрашивает:
- А ты знаешь, что в одно время аварцы писали грузинскими буквами?
- Да, я видел памятники с такими надписями в Хунзахском районе, около церкви Датуна.
- И язычниками были аварцы, и христианами, и мусульманами. Писали на разных алфавитах, воевали, мирились, а аварский язык как был, так и есть. Язык для нас больше, чем язык. Аварский язык - наша Родина! Помни об этом всегда!
Гнутая картонка отдаёт клеем и древесными клопами.
Помню, такой же запах был у блокнотов с надписью «Полевой дневник» на дерматиновой обложке. Их пачками выдавали отцу перед экспедициями в горы для сбора языкового материала.
К экспедиции он начинал готовиться ещё с весны. Составлял маршрут, созванивался с кунаками, у которых планировал остановиться, писал уведомительные письма в исполкомы.
Особое внимание отводилось амуниции. Нужно было раздобыть куртку и панаму непременно цвета хаки, ботинки на толстой подошве, получить на институтском складе свечи, керосиновые лампы, котелки, бинокль и даже палатку, как в дальний военный поход. Всё это снаряжение уминалось в неподъёмные баулы и три месяца ездило нераспакованным по горным дорогам, прыгая по железному кузову открытого «ГАЗика».
Практической пользы от этих сборов не было решительно никакой, ведь горцы всегда селят гостей в самых больших и благоустроенных домах, но, как я сейчас это понимаю, суета вокруг отъезда возникала у отца от волнения и нетерпения – скорей бы уж на волю!
Сбор материала дело нехитрое и даже увлекательное: находишь в маленьком глухом селе старика или старуху в здравом уме и ясной памяти, которые не против тебе помочь, и начинаешь записывать в специальный словник всю местную лексику.
Когда словник заполнен, переходишь к сказкам, песням, байкам, анекдотам, легендам, пословицам и поговоркам – записать нужно всё. Зачастую беседа с единственным в селе старцем, который ещё помнит не тронутый современной цивилизацией старинный диалект - последняя возможность сохранить для человечества безвозвратно уходящую историю.
Мужчины относятся к этой работе серьёзно, почти по-военному. Час за часом, стойко борясь со сном, они отвечают на вопросы, не отвлекаясь даже на озорничающих внуков-правнуков, только иногда спрашивая разрешения свернуть самокрутку.
Женщины гораздо практичнее. Как только бабушка понимает, что её задача всего лишь вспоминать старинные словечки и рассказывать сказки, так тотчас в её руках появляется какой-нибудь полезный инструмент вроде чесалки или кухонная утварь. К концу дня у неё уже взбита гора шерсти, наколот таз абрикосовых косточек, а она всё говорит и говорит, и уже не ты её держишь, чтобы не убежала, а она тебя.
Почти во все экспедиции отец брал меня с собой.
Дни напролёт он записывал рассказы морщинистых глуховатых стариков, а я купался с местной ребятнёй в горных речках, объедался абрикосами и лазал по развалинам сторожевых башен.
Лет в двенадцать отец доверил мне переписывать слова из толстых полевых дневников на карточки и раскладывать их по алфавиту в картотечные ящики.
В четырнадцать я уже перелопачивал переводные словари в поисках соответствий заимствованных слов. Когда не хватало времени, отец занимался только интересными случаями, а рутину поручал мне. Видимо, в воспитательных целях.
Потом я стал заглядывать в черновики его научных работ, интересно ведь, что там получается!
Однажды обнаружил ошибку в отцовской статье – помню удивление и растерянность на его лице. Это был момент моего первого научного триумфа.
Третий курс.
Надо сдавать курсовую по языкознанию, а я и не начинал.
Есть искушение содрать главу из библии компаративистов - «Языка» Леонарда Блумфилда, выкинуть ссылки на языки североамериканских индейцев, вставить что-нибудь подходящее из дагестанского материала и отвязаться.
Вот он, тяжёлый тёмно-синий том. Подойдёт любая глава. К утру всё будет.
Ну что, Блумфилд, готов к сдаче крови?
Взвешиваю на руке спасительную книгу и… ставлю на полку.
В давние времена люди путешествовали преимущественно пешком, преодолевая тысячи километров по неведомым тропам и незнакомым странам.
В пути перенимали чужие обычаи, сообразно климату меняли одежды. Седели бороды, чернела от загара кожа, иссушалось тело. В дальних землях изучались туземные языки, а родной постепенно забывался.
Когда через многие годы или десятилетия путешественник появлялся на пороге родного дома, его не узнавали даже близкие.
Слова тоже путешествуют. Названия предметов и явлений перенимаются соседями, переходят побеждённым от завоевателей, кочевникам от осёдлых крестьян и наоборот.
Слова передаются от народа к народу, едут с купцами по караванным путям, преодолевают снежные перевалы в кожаных переплётах научных трактатов и меняются порой до неузнаваемости - совсем как люди.
Хороший лингвист, как трюфельная собака, способен отыскать слова-путешественники по тончайшему, едва уловимому аромату. Он осторожно освобождает их от чужих «одежд», отмывает от вековой дорожной пыли, постепенно выявляя их исконное происхождение, и кропотливо восстанавливает исторические маршруты народов и языков от сотворения мира до наших дней.
Этот сплав лингвистики, истории, географии и культурологии называется сравнительно-историческое языкознание.
Несколько суток без сна и отдыха, и курсовая готова – слово-путешественник, превращаясь то в рис-пиринч, то в плов-бринджи, то в сыр-брынзу, то ещё во что-то съедобное и несъедобное, но при этом обязательно белое, прогулялось по всему континенту.
Примерно понятно, что на запад его вынесло древнее восточно-алтайское прототюркское племя, однако восходит оно к доисторическим ираноязычным аборигенам тех мест.
Масштаб впечатляет - народы, которые используют это слово, расселились от Тихого до Атлантического океанов, и все считают его своим, исконным.
Защита. Моя очередь. Преподаватель, дородная женщина с рыжей монументальной причёской, сходу озадачивает:
- Прочла вашу курсовую работу. Я в этой теме, в общем-то, ничего не понимаю, но было очень интересно! Прямо детективная история! Ставлю вам «отлично». Да, если хотите, можете выступить.
Четвёртый курс.
С нетерпением жду лета. Недавно приезжал знакомый из Цумадинского района и между делом обмолвился о небольшом обломке камня, который он нашёл на заброшенной старинной тропе, ведущей к перевалам Большого Кавказского хребта. На камне были нацарапаны какие-то непонятные знаки, больше похожие на буквы, чем на что-либо другое.
Газимагомед пытается воспроизвести их по памяти - рисует, стирает, опять рисует... Но мне уже понятно, это албанская надпись!
Кавказская Албания ещё до рождества Христова была известна как мощный союз племён. В период расцвета она занимала почти всю территорию Закавказья. В V-VII веках нашей эры была полностью поглощена Арменией, Ираном и арабами.
Есть основания полагать, что албанцы прямые родственники нынешних дагестанцев. Албанцы имели собственную письменность, но найденных текстов слишком мало, они фрагментарны и разрозненны, и поэтому их невозможно прочитать.
Раздобыть албанские надписи – огромная удача, а если текстов будет достаточно много, можно попытаться их расшифровать и, наконец, заглянуть в древнейшую историю горцев.
Несколько лет назад Газимагомед уже видел нечто подобное в местности Ункратль - в нескольких километрах от высокогорного аула Гакко.
Выяснилось, что обе находки сделаны близ пересохших родников на старинном торговом пути, которым пользовались купцы и путешественники с незапамятных времён. Эти пути вели через наиболее доступные горные перевалы, соединяя северный и южный склоны Большого Кавказа. Несомненно, этими тропами пользовались и древние албанцы.
Сейчас мощная техника срезает горные уступы, сверлит в неприступных скалах тоннели, прокладывая новые дороги по совсем другим маршрутам. Древние сезонные тропы уже давно никому не нужны. Они осыпаются, зарастают травой и кустарником, родники без ухода иссякают.
Наконец, еду в горы.
В Агвали меня встречает Газимагомед. До Гаквари едем на попутке. До поздней ночи обсуждаем с ним план действий: нужно пройти по старинной тропе до перевала, по пути исследуя все родники. Если надписи и есть, то, скорее всего, у родников. Где, как не на привале у воды путник найдёт время нацарапать на камне несколько слов: «Здесь был…». Знакомо, правда?
День на сборы и в путь. Идём налегке – вся поклажа на двух ишаках – гакваринцы не только дали животных, но и сами провожают нас по грунтовке. Жара, пыль. Солнце переваливает на запад.
- Здесь! – Газимагомед указывает в сторону небольшой, густо поросшей кустарником расселины. Это начало тропы. Взваливаем на себя неподъёмные рюкзаки, инструменты, прощаемся с провожающими.
Тропа осыпается под ногами. Чтобы не сползти в обрыв, карабкаемся на четвереньках, отчаянно цепляясь за камни и колючие кусты.
К ночи добираемся до первого родника. Ничего не видно, но мой проводник уверенно командует привал.
Утром огляделись: расселина расступается, образуя каменную чашу. Прямо перед палаткой огромная груда битого камня, обвалившегося со склона. Под ногами лужицы - родник жив.
Ручаюсь: ни один филолог на свете не добывал материалы для своих исследований с таким трудом. В течение нескольких дней камень за камнем разбираем завал. Под ним обнаруживается подобие стены из грубо отёсанных глыб, скреплённых глиной.
Родники время от времени чинят – разбирают покосившуюся кладку и собирают заново. Одни и те же камни оказываются то сверху, то снизу, то в глубине, то под ногами. Так что надписи могут быть на любом из них.
Кладка родника просела где-то глубоко внутри, вода проделала новые дорожки и сочится по всей стене.
Расшиваем кладку и аккуратно вынимаем камни – все их нужно внимательно осмотреть.
Пытаемся сложить родник заново, но не такое это простое дело. Справляемся только к концу недели. Руки сводит от усталости.
Теперь вода хрустальной струйкой бежит по новому жёлобу.
Надписей нет. Мы измотаны и разочарованы.
Нужно идти дальше. Перед уходом решаем навести порядок – здесь настоящая стройплощадка: кучи камня, глина, грязь. Лопатами выравниваем землю вокруг родника, выкладываем плоскими камнями. Вдруг Газимагомед застывает:
- Смотри, похоже, буква!
Он протирает мокрой рукой глыбу, которая всё время лежала на виду, чуть в стороне от родника, и на поверхности проступают тонкие чёрточки, похожие на схематическое изображение антенны: вертикальная линия расходится на три. Камень высыхает, и знаки исчезают. Рядом угадывается фрагмент другой буквы, остальное скрыто под слоем затвердевшей глины в цвет камня – вот почему мы не разглядели этого сразу.
Осторожно постукивая, откалываем глину. Шесть знаков, все разные. Едва заметные неглубокие бороздки затёрты и забиты окаменелой глиной. И всё же это удача!
Остаток дня отмачиваем камень и заострённым кончиком спички очищаем буквы от глины.
За месяц мы исследовали ещё два родника – оба пересохшие, что сильно усложнило и работу, и условия жизни. Походы за водой отнимают по нескольку часов в день, но в целом стало легче: кручи, по которым ещё пару недель назад я едва полз, задыхаясь от страха и напряжения, прохожу быстрым шагом.
Всё вокруг усеяно окаменелыми остатками морских организмов. На каждом шагу чёткие отпечатки морских звёзд, спиралевидных моллюсков. Там и тут барельефы ящероподобных рыбин, гигантских ленточных червей. Оторопь берёт, как представишь, что здесь было несколько миллионов лет назад.
Мы вплотную подошли к ледникам, за которыми начинается Закавказье. Найдено пять коротких, по нескольку знаков, надписей. Этого, конечно, мало, но теперь понятно, где нужно искать.
Я срисовал и калькировал все надписи. Калька получается почти как фотография: накладываешь её на надпись, и быстрыми движениями протираешь скомканной копировальной бумагой. Все выпуклости чернеют, а впадины остаются белыми.
На обратном пути решаю для убедительности привезти в Махачкалу наш первый камень с надписью. Он весит килограммов сорок, но это сланец, и удаётся отколоть ровный слой с надписью, толщиной сантиметра в четыре.
С гордостью показываю надписи отцу. Он воодушевлён. Кому, как не ему, знать цену таким находкам.
На радостях тащит камень и кальки к себе, в Институт истории, языка и литературы.
Возвращается мрачный и раздражённый.
- Подняли на смех: «Студент? Нашёл? Пять надписей? Да он их сам накарябал! Смотрите, свежие следы! Люди по тридцать лет в науке, и ничего, а этот всё сразу захотел! Тоже мне, Шлиман!»
Потом помолчал, походил:
- И правда, зря ты их спичками чистил. Теперь уже ничего не докажешь. Нужно искать новые надписи и фиксировать по всем правилам.
- Найду. Рано или поздно найду.
Пятый курс.
Лексика любого языка похожа на слоёный пирог. Заимствованная лексика – документальное свидетельство влияния народов друг на друга в разные исторические периоды.
Простые примеры: иранские слова проникали в аварский язык примерно с VI-VII веков с персидскими купцами, и в основном были связаны с торговлей, промышленностью, мануфактурой.
Арабские слова пошли в аварский язык широким потоком примерно с середины XII века и относились в основном к религиозной сфере, философии и точным наукам.
В период становления шамилёвского имамата аварцы заимствовали у арабов систему государственного устройства, естественно, вместе с соответствующей лексикой.
Попадая в чужой язык, слова меняются, адаптируются, но всегда по-разному: в старину в языке действовали одни законы, в наше время – другие. По характеру искажений заимствованных слов можно установить время, когда они попали в наш язык.
Я решил составить такое «послойное» описание аварского языка. Чем не дипломная работа?
Всё шло по плану, пока не добрался до одного из самых насыщенных периодов дагестанской истории: от начала Кавказской войны до революции 1917 года.
Говорят, что после встречи с дагестанской делегацией в 1921 году Ленин среди прочего записал у себя в календаре: «Все грамотны!». Неясно только, кого он имел в виду, всех жителей Дагестана или визитёров.
К началу XX века значительное количество дагестанцев действительно владело грамотой, так как начальное религиозное образование в медресе постепенно становилось массовым. Человек, умеющий читать Коран, автоматически становился грамотным и на родном языке - дагестанцы того времени использовали для письма аджам – модифицированную арабскую графику.
Когда советская власть решила отрезать народ от ислама, религиозные книги стали массово изыматься и уничтожаться. Под запрет попала и арабская графика. Печальная судьба постигла всю дагестанскую литературу – и без того редкие научные, исторические, художественные да и любые другие книги на языках горских народов, написанные на аджаме (а на чём ещё было писать?), безжалостно сжигались.
Вмиг все стали неграмотны.
Потом были попытки изобрести новую письменность, сначала латиницу – не прижилась - потом кириллицу, которая после целого ряда изменений и усовершенствований используется нами сейчас.
Проблема для исследователей заключается в том, что носителей того, дореволюционного, языка уже нет в живых, и очень не хватает книг, содержащих полноценный аварский лексикон.
Исключение составляют уцелевшие экземпляры Коранов, использовавшихся в мечетях. Они отличаются от личных, домашних Коранов тем, что мулла, зачастую игравший в селе роль нотариуса, судьи и архивариуса, обычно делал служебные записи на широких полях страниц Священной книги. Естественно, на родном языке. К сожалению, содержание этих надписей весьма однообразное и скудное, и учёным мало что даёт.
Где же найти старинные книги на аварском языке?
Работа застопорилась. Хожу вперёд-назад, как зверь в клетке, но ничего не придумывается.
Поеду на худграф! Попьём кофе, поговорим, посмеёмся, а там видно будет.
Кисана, как всегда, нарасхват. В кабинете не протолкнуться, дым коромыслом – у неё свои дипломники, и тоже в творческих муках.
Ближе к полуночи студенты расходятся. Рассказываю о своих сложностях.
- Нашёл проблему! Да сколько хочешь книг! И сказки, и стихи, и рассказы!
- Ты смеёшься? Ни в одной библиотеке нет ничего путного.
- В библиотеке нет, а дома есть, и я знаю, у кого!
- ???
- У Расула Гамзатова хранится архив его отца.
На следующий день звонит Кисана:
- Расул и Патимат прилетают из Москвы в субботу. В понедельник утром ждут тебя дома – я договорилась.
Отлично! Неделя интенсивной работы, и материал, можно сказать, собран.
Вдруг до меня доходит страшное – я же не умею читать по-арабски!
До утра понедельника 70 часов. Ладно, чтобы как-то освоиться, времени достаточно. Словарь есть, пара книг для тренировки тоже. Нашлась даже оторванная половинка дореволюционного учебника арабского языка. Собственно, весь учебник мне и не нужен, только грамота.
Арабское письмо оказалось на удивление простым и логичным. На второй день читаю по слогам. Добавляю полтора десятка модифицированных букв, обозначающих аварские звуки, которых нет в арабском языке. В воскресенье медленно, но уверенно читаю и пишу на аджаме.
Утро понедельника.
Проснулся в последний момент - спал как убитый, без снов.
Хорошо, идти недалеко - метров двести.
Открывает незнакомая женщина. Ведёт в дом.
Через пять минут появляется Расул.
- Как ты быстро вырос. Недавно вот такой был – показывает где-то на уровне пояса.
Спокойный, улыбчивый, говорит мало. Подолгу молчит, посапывая и глядя куда-то в сторону.
Я рассказываю ему о своей работе. Но, кажется, он меня не слушает. Думает о чём-то, приложив ладонь к щеке.
Неожиданно спрашивает:
- А ты знаешь, что в одно время аварцы писали грузинскими буквами?
- Да, я видел памятники с такими надписями в Хунзахском районе, около церкви Датуна.
- И язычниками были аварцы, и христианами, и мусульманами. Писали на разных алфавитах, воевали, мирились, а аварский язык как был, так и есть. Язык для нас больше, чем язык. Аварский язык - наша Родина! Помни об этом всегда!
