Моего первого отца, Хочо-Магома Гамзатовича, ещё помнят многие в Дагестане. Он был журналистом, работал в Ахвахском, Ботлихском и Гергебильском районах, и долгое время был заместителем Главного редактора газеты «БагIараб Байрахъ», выходившей на аварском языке. В годы Великой Отечественной войны – артиллерист, зам. Командира Полка по полит.части. Ушёл на фронт в первые дни войны, в те самые дни мне исполнился год и одна неделя.
В тылу, как и положено, люди поддерживали друг друга, родные, тем более, старались держаться вместе. Меня растил и воспитывал муж папиной сестры Магомед Арбулиевич АРБУЛИЕВ. Он работал на руководящей должности, и на фронт его не отпустили. Ситуация на Кавказе была очень непростая, немцы прикладывали огромные усилия, чтобы прорваться к «нефтяному» Баку. На плечах Магомеда Арбулиевича лежала огромная ответственность по службе. К этому добавилась забота о большой родне, которую он взял под своё крыло. А меня он окружил такой отцовской заботой, что я была убеждена – это и есть мой настоящий папа.
Как переучить двух-трёхлетнего малыша, да и нужно ли изо дня в день объяснять ему, что это не папа, а папа – на какой-то непонятной войне? И как вообще объяснить ребёнку, что такое война, если, к счастью, ему не довелось увидеть ни бомбёжек, ни ужасов оккупации, а всё военное, что его окружает, он воспринимает как данность? И надо ли что-то объяснять, когда вообще не до того? Мы росли, окружённые людьми в гимнастёрках, привычные к раненым, гуляющим вокруг госпиталей. Обычные дети в жаркой Махачкале, в тылу, на юге. Другого, вне-военного, детства мы просто не знали. Но и фронтового, оккупационного, к счастью, изведать не довелось. А, ставший мне папой, Магомед Арбулиевич, старался уменьшить тяготы ограничений военных лет, выпавшие на долю ребёнка, и преуспел в этом так, что даже неловко рассказывать. Стыдно признаться, но я не люблю шоколад, потому что переела. Да, именно, в моём военном детстве переела. Однажды, уж не знаю, каким чудом, в дом попала коробка конфет. Шоколадных! И эту чудесную невидаль целиком и полностью отдали мне, малышке. И я объелась. На всю жизнь. Даже слово «шоколад» пишу, испытывая лёгкую неприязнь. Повзрослевшие дети подшучивают надо мной, говорят, хорошо, что союзники об этом случае не знали, не видать бы нашей стране Второго фронта.
Но, шутки шутками, а война брала своё. Мой родной отец перенёс ранение, и сразу после госпиталя вернулся в часть. Встретив Победу в Кёнигсберге, проведя еще год на строительстве разрушенных городов Белоруссии, он вернулся в нашу жаркую Махачкалу, и я узнала, что у меня есть ещё один папа – скучавший по своей семье все эти долгие 5 лет. Высокий, красивый, спокойный и сдержанный, с блестящими орденами на груди. Теперь у меня стало два отца! Какая же я была счастливая! Осознать это в полной мере я могу лишь спустя годы.
Скольких детей осиротила война, и сколько детей обрели дом в чужих семьях. Десятилетия потом они искали друг друга, писали письма, которые до середины 80-х годов часто звучали по радио в передачах, специально отведённых для таких поисков. В этих письмах люди рассказывали то немногое, что помнили о своих родных. Родители искали потерянных во время бомбёжки, или угнанных на работу в Германию, детей. Братья и сёстры искали друг друга и родителей, иногда помня лишь какую-нибудь незначительную деталь, не зная даже собственного настоящего имени. И иногда находили! И тогда те, кто вырастил и те, кто подарил жизнь, становились близкими. Сколько таких историй! Сколько трагедий, на которые выпала небольшая горстка радостных обретений – долгожданное воссоединение самых близких по крови, самых родных людей, разлучённых проклятой войной. У многих детей, которым повезло обрести новую семью, а после ещё и воссоединиться со своими родными, слово «папа» или «мама» заслуженно делилось надвое. Вот и для меня, не потерянной, но вновь обретённой моим родным отцом после пятилетней разлуки, слово «папа» на всю жизнь связалось с двумя людьми. И они оба до последних дней называли меня дочкой.
Это было настолько естественно, что, получая паспорт, я захотела отразить это в своем двойном отчестве «Хочо-Магомаевна», взяв первую часть от имени одного папы, а вторую – от папы Магомеда. И мой родной отец обрадовался такой просьбе. Он считал очень важным воспитать в детях не только уважение к старшим, но и умение почувствовать и выразить благодарность. Разница в звучании и написании имён Магомед и Магома совсем небольшая, и я без проблем стала Хочо-Магомедовна.
Работа в тылу принесла моему папе Магомеду Арбулиеву не меньше боли, чем тяготы, лишения и ранение, перенесённые папой Хочо за несколько фронтовых лет. Он ушёл из жизни на четверть века раньше своего друга. Сердце не выдержало. В тот день я впервые потеряла отца.
А мой родной папа прожил долгую жизнь, и я не помню ни одного раза, когда бы он повысил голос. Он писал аккуратным бисерным почерком, и сам был так же аккуратен и внимателен к мелочам, не упуская главного. Требовал бережного отношения к книгам. И только спустя десятилетия после войны он признался нам, что однажды позволил себе испортить книгу, причём, не принадлежавшую ему, что было уж совсем на него не похоже.
Это случилось в 44-м, в освобождённом Кёнигсберге. Их разместили в роскошном особняке с огромной библиотекой. Папино внимание не мог не привлечь старинный, богато-иллюстрированный, альбом. На первой же странице оказалась запись, сделанная на русском языке, по старинке, с точечкой над «и» и буквой «ять». Текст гласил: «Проходя мимо, выражаемъ негодованiе виновнику войны, каковым является Императоръ Германiи. Онъ отдалъ унiчтожению Культурную Страну, желая для себя личной Славы!» И, чуть ниже, приписка – «Русский воинъ. 12/VIII 1914 года». А ниже кто-то уже успел аккуратно дописать: «Здесь были русские, Великий народъ! 1944 г.»
Папа, выросший в Дагестане, прошедший освободителем по европейским городам, солдат красной Армии, и тут эта надпись. Связь времён, перекличка поколений и событий, отражение многих чувств в паре фраз. Он не удержался, аккуратно вырвал лист, и носил его, сложенным вчетверо, с документами в нагрудном кармане, а после Победы бережно его хранил. Это был его трофей. Других не было. Папа был честнейшим человеком. Ничего чужого он просто не мог бы взять. И этот лист он не показывал нам долгое время потому, что ему было неловко, что, во-первых, испортил книгу, а, во-вторых, испортил чужую книгу.
Родственницы рассказывали, как в дефицитные времена в Гергебиле соседки позвали маму в магазин – привезли хорошие одеяла, ей кто-то занял очередь, «возьми дочерям в приданое». Вечером она, довольная, встречает мужа с работы, делится радостью, вот, мол, купила два одеяла в дом, а он ей спокойно: - «Зачем, разве нам не хватает? У нас будут лишние, а кому-то не достанется». И велел вернуть в магазин. И мама не обиделась, отнесла обратно и сделала вывод, поняла. Он умел сказать мягко, но убедительно, с уважением к собеседнику. Когда я заканчивала школу, в Москву на Международный Фестиваль Молодёжи из Гергебиля отправляли группу ребят. Я тоже могла поехать, училась хорошо, была призёром спортивных состязаний, стрелковых конкурсов. Но папа спокойно произнёс: «Доченька, у тебя ещё будет возможность мир посмотреть, а у других ребят такая возможность, может, больше не представится. Будет правильно, если ты уступишь это место». Конечно, я поняла его, и у меня в мыслях не было обидеться, я с лёгкостью отказалась от поездки – папа дал мне тогда ценнейший опыт – можно испытывать счастье оттого, что подарил кому-то радость. У меня это сознание появилось благодаря его уроку. Вот только не знаю, откуда папа мог предвидеть, что мне ещё посчастливится поездить по миру. Но он оказался прав, а в Москве я живу уже более пятидесяти лет.
Папа был справедлив и добр, и любил меня так сильно, что именно мне, малышке, доверил выбрать имя для новорождённой сестренки. Я, не задумываясь, выпалила – Светлана! Ну совсем не дагестанское имя, но мне оно нравилось. Родители не стали отговаривать, не отмахнулись от «неразумного дитя», и теперь каждый год 9-го мая в нашей семье двойной праздник – вместе с днём Победы мы празднуем день рождения Зари (так наши бабушки и тётушки прозвали между собой мою сестренку Светлану). Правда, братику имя подбирали без моего участия. Уж не знаю, почему.
Третьего человека, которого мне довелось называть отцом, знал, без преувеличения, весь Дагестан, о нём написаны книги, но, кажется, все произнесённые в его адрес добрые слова не могут выразить, каким замечательным он на самом деле был. Мой свёкор, Абдурахман Даниялович Даниялов, переживал о республике до последних дней и добивался для своего края невероятного и во время войны, и в последующие годы. Многое можно рассказать, но вот этот пример будет очень показательным. Государством ему, уже руководителю республики, была выделена приличная сумма на постройку дачи. Когда «сверху» поинтересовались результатом работы, оказалось, что дачи нет, совсем нет, даже фундамента – на все средства Абдурахман Даниялович построил в городе двухэтажный дом для молодых специалистов, которых он отыскивал и приглашал в республику для развития различных отраслей промышленности и науки. Этот дом стоял на Горького, добротный, с хорошими условиями. Дачу впоследствии всё-таки пришлось построить, и она, разумеется, оставалась на государственном счету.
Да и филиал Академии Наук сохранился в Дагестане только благодаря его личной заслуге. Такие филиалы располагались только в союзных республиках, а в автономных с какого-то момента их стали расформировывать. Тогда Абдурахман Даниялович явился на приём к Хрущёву и сказал, что вынужден освободить пост, так как не имеет морального права смотреть в глаза людям, которых он пригласил переселиться в Махачкалу для научной работы. «Я не могу вернуться домой с этой новостью», - сказал он. Хрущёв по громкой связи задал вопрос соответствующему чиновнику. Некорректный ответ чиновника, который не знал, что его слышит руководитель республики, заставил Никиту Сергеевича вспомнить весь крепкий словарный запас, который, он, впрочем, и не забывал. Отключив громкую связь, он сказал: «Езжайте, Абдурахман, работайте спокойно, никто ваш филиал не тронет».
Когда Брежнев сказал ему о планах на захоронение радиоактивных отходов в одном из районов Дагестана, Абдурахман Даниялович категорически отказался. Его несогласие стоило ему должности. Он видел, что любые его действия не могут изменить решения по поводу отходов, но и изменить своего решения он не мог.
Так уж сложилось, что чем больше имеешь, тем больше горечь потерь. Каждому выпадает своя доля – и радостей, и переживаний. Мне повезло называть отцами очень достойных людей. Не довелось только проводить их в последний путь. Может быть, именно поэтому они для меня до сих пор совсем как живые. Я помню их светлыми, деятельными, весёлыми. Они и работали от души, и отдыхать умели красиво. Все трое прекрасно танцевали лезгинку, пели, играли на пандуре, а Абдурахман Даниялович прекрасно играл на скрипке. Рано оставшийся без родителей, он очень ценил тепло и добросердечное отношение в семье, да и вообще между людьми. Я не помню случая, чтобы эти горцы о ком-то говорили пренебрежительно, грубо, оскорбительно. Они одинаково ценили мнения и старших, и младших, никогда не унижали достоинство тех, кто стоял ниже по служебной лестнице. Это было не снисхождение, и не просто вежливость, а именно уважение к личности другого человека. Умели они и потребовать, не обидев, но убедив. Однако перед вышестоящими никогда не заискивали, не боялись идти наперекор мнению окружающих, если были не согласны.
Недавно, перебирая бумаги, я обнаружила такую запись, сделанную моим отцом-Хочо-Магома: «Сейчас создаётся много всяких партий. Я тоже создал свою партию. Она называется – Партия Хочо. Завет в ней один – «Не делай никому того, чего не хочешь получить сам». Только в мою партию никто не вступает». По такому же завету жили и два других моих отца. И я думаю, если бы они оба не ушли так рано из жизни, они обязательно состояли бы в «Партии Хочо».
В переводе с аварского «Хочо» означает железный стержень, прочный, несгибаемый. Таков, при всей внешней мягкости и спокойствии, был характер моего папы. Такими были и Магомед Арбулиев, и Абдурахман Даниялов. В дагестанских домах раньше устанавливался прочный столб, украшенный резьбой. Он был центром дома и символизировал основу и стержень рода. Такой основой в каждом роду, в каждом поколении был человек, несущий в себе высокие моральные качества и силу духа. Они учили нас тому, что было важно. И многим людям повезло хранить память о своих достойнейших отцах и матерях, бабушках и дедах. Я рассказала лишь о трёх дагестанцах, которых называла отцами. На их долю выпали немалые испытания, лишения и трудности, которые они преодолели, сохранив в душе любовь и теплоту. Этим опытом я и хотела поделиться в День Победы.
Рашидат Даниялова
В тылу, как и положено, люди поддерживали друг друга, родные, тем более, старались держаться вместе. Меня растил и воспитывал муж папиной сестры Магомед Арбулиевич АРБУЛИЕВ. Он работал на руководящей должности, и на фронт его не отпустили. Ситуация на Кавказе была очень непростая, немцы прикладывали огромные усилия, чтобы прорваться к «нефтяному» Баку. На плечах Магомеда Арбулиевича лежала огромная ответственность по службе. К этому добавилась забота о большой родне, которую он взял под своё крыло. А меня он окружил такой отцовской заботой, что я была убеждена – это и есть мой настоящий папа.
Как переучить двух-трёхлетнего малыша, да и нужно ли изо дня в день объяснять ему, что это не папа, а папа – на какой-то непонятной войне? И как вообще объяснить ребёнку, что такое война, если, к счастью, ему не довелось увидеть ни бомбёжек, ни ужасов оккупации, а всё военное, что его окружает, он воспринимает как данность? И надо ли что-то объяснять, когда вообще не до того? Мы росли, окружённые людьми в гимнастёрках, привычные к раненым, гуляющим вокруг госпиталей. Обычные дети в жаркой Махачкале, в тылу, на юге. Другого, вне-военного, детства мы просто не знали. Но и фронтового, оккупационного, к счастью, изведать не довелось. А, ставший мне папой, Магомед Арбулиевич, старался уменьшить тяготы ограничений военных лет, выпавшие на долю ребёнка, и преуспел в этом так, что даже неловко рассказывать. Стыдно признаться, но я не люблю шоколад, потому что переела. Да, именно, в моём военном детстве переела. Однажды, уж не знаю, каким чудом, в дом попала коробка конфет. Шоколадных! И эту чудесную невидаль целиком и полностью отдали мне, малышке. И я объелась. На всю жизнь. Даже слово «шоколад» пишу, испытывая лёгкую неприязнь. Повзрослевшие дети подшучивают надо мной, говорят, хорошо, что союзники об этом случае не знали, не видать бы нашей стране Второго фронта.
Но, шутки шутками, а война брала своё. Мой родной отец перенёс ранение, и сразу после госпиталя вернулся в часть. Встретив Победу в Кёнигсберге, проведя еще год на строительстве разрушенных городов Белоруссии, он вернулся в нашу жаркую Махачкалу, и я узнала, что у меня есть ещё один папа – скучавший по своей семье все эти долгие 5 лет. Высокий, красивый, спокойный и сдержанный, с блестящими орденами на груди. Теперь у меня стало два отца! Какая же я была счастливая! Осознать это в полной мере я могу лишь спустя годы.
Скольких детей осиротила война, и сколько детей обрели дом в чужих семьях. Десятилетия потом они искали друг друга, писали письма, которые до середины 80-х годов часто звучали по радио в передачах, специально отведённых для таких поисков. В этих письмах люди рассказывали то немногое, что помнили о своих родных. Родители искали потерянных во время бомбёжки, или угнанных на работу в Германию, детей. Братья и сёстры искали друг друга и родителей, иногда помня лишь какую-нибудь незначительную деталь, не зная даже собственного настоящего имени. И иногда находили! И тогда те, кто вырастил и те, кто подарил жизнь, становились близкими. Сколько таких историй! Сколько трагедий, на которые выпала небольшая горстка радостных обретений – долгожданное воссоединение самых близких по крови, самых родных людей, разлучённых проклятой войной. У многих детей, которым повезло обрести новую семью, а после ещё и воссоединиться со своими родными, слово «папа» или «мама» заслуженно делилось надвое. Вот и для меня, не потерянной, но вновь обретённой моим родным отцом после пятилетней разлуки, слово «папа» на всю жизнь связалось с двумя людьми. И они оба до последних дней называли меня дочкой.
Это было настолько естественно, что, получая паспорт, я захотела отразить это в своем двойном отчестве «Хочо-Магомаевна», взяв первую часть от имени одного папы, а вторую – от папы Магомеда. И мой родной отец обрадовался такой просьбе. Он считал очень важным воспитать в детях не только уважение к старшим, но и умение почувствовать и выразить благодарность. Разница в звучании и написании имён Магомед и Магома совсем небольшая, и я без проблем стала Хочо-Магомедовна.
Работа в тылу принесла моему папе Магомеду Арбулиеву не меньше боли, чем тяготы, лишения и ранение, перенесённые папой Хочо за несколько фронтовых лет. Он ушёл из жизни на четверть века раньше своего друга. Сердце не выдержало. В тот день я впервые потеряла отца.
А мой родной папа прожил долгую жизнь, и я не помню ни одного раза, когда бы он повысил голос. Он писал аккуратным бисерным почерком, и сам был так же аккуратен и внимателен к мелочам, не упуская главного. Требовал бережного отношения к книгам. И только спустя десятилетия после войны он признался нам, что однажды позволил себе испортить книгу, причём, не принадлежавшую ему, что было уж совсем на него не похоже.
Это случилось в 44-м, в освобождённом Кёнигсберге. Их разместили в роскошном особняке с огромной библиотекой. Папино внимание не мог не привлечь старинный, богато-иллюстрированный, альбом. На первой же странице оказалась запись, сделанная на русском языке, по старинке, с точечкой над «и» и буквой «ять». Текст гласил: «Проходя мимо, выражаемъ негодованiе виновнику войны, каковым является Императоръ Германiи. Онъ отдалъ унiчтожению Культурную Страну, желая для себя личной Славы!» И, чуть ниже, приписка – «Русский воинъ. 12/VIII 1914 года». А ниже кто-то уже успел аккуратно дописать: «Здесь были русские, Великий народъ! 1944 г.»
Папа, выросший в Дагестане, прошедший освободителем по европейским городам, солдат красной Армии, и тут эта надпись. Связь времён, перекличка поколений и событий, отражение многих чувств в паре фраз. Он не удержался, аккуратно вырвал лист, и носил его, сложенным вчетверо, с документами в нагрудном кармане, а после Победы бережно его хранил. Это был его трофей. Других не было. Папа был честнейшим человеком. Ничего чужого он просто не мог бы взять. И этот лист он не показывал нам долгое время потому, что ему было неловко, что, во-первых, испортил книгу, а, во-вторых, испортил чужую книгу.
Родственницы рассказывали, как в дефицитные времена в Гергебиле соседки позвали маму в магазин – привезли хорошие одеяла, ей кто-то занял очередь, «возьми дочерям в приданое». Вечером она, довольная, встречает мужа с работы, делится радостью, вот, мол, купила два одеяла в дом, а он ей спокойно: - «Зачем, разве нам не хватает? У нас будут лишние, а кому-то не достанется». И велел вернуть в магазин. И мама не обиделась, отнесла обратно и сделала вывод, поняла. Он умел сказать мягко, но убедительно, с уважением к собеседнику. Когда я заканчивала школу, в Москву на Международный Фестиваль Молодёжи из Гергебиля отправляли группу ребят. Я тоже могла поехать, училась хорошо, была призёром спортивных состязаний, стрелковых конкурсов. Но папа спокойно произнёс: «Доченька, у тебя ещё будет возможность мир посмотреть, а у других ребят такая возможность, может, больше не представится. Будет правильно, если ты уступишь это место». Конечно, я поняла его, и у меня в мыслях не было обидеться, я с лёгкостью отказалась от поездки – папа дал мне тогда ценнейший опыт – можно испытывать счастье оттого, что подарил кому-то радость. У меня это сознание появилось благодаря его уроку. Вот только не знаю, откуда папа мог предвидеть, что мне ещё посчастливится поездить по миру. Но он оказался прав, а в Москве я живу уже более пятидесяти лет.
Папа был справедлив и добр, и любил меня так сильно, что именно мне, малышке, доверил выбрать имя для новорождённой сестренки. Я, не задумываясь, выпалила – Светлана! Ну совсем не дагестанское имя, но мне оно нравилось. Родители не стали отговаривать, не отмахнулись от «неразумного дитя», и теперь каждый год 9-го мая в нашей семье двойной праздник – вместе с днём Победы мы празднуем день рождения Зари (так наши бабушки и тётушки прозвали между собой мою сестренку Светлану). Правда, братику имя подбирали без моего участия. Уж не знаю, почему.
Третьего человека, которого мне довелось называть отцом, знал, без преувеличения, весь Дагестан, о нём написаны книги, но, кажется, все произнесённые в его адрес добрые слова не могут выразить, каким замечательным он на самом деле был. Мой свёкор, Абдурахман Даниялович Даниялов, переживал о республике до последних дней и добивался для своего края невероятного и во время войны, и в последующие годы. Многое можно рассказать, но вот этот пример будет очень показательным. Государством ему, уже руководителю республики, была выделена приличная сумма на постройку дачи. Когда «сверху» поинтересовались результатом работы, оказалось, что дачи нет, совсем нет, даже фундамента – на все средства Абдурахман Даниялович построил в городе двухэтажный дом для молодых специалистов, которых он отыскивал и приглашал в республику для развития различных отраслей промышленности и науки. Этот дом стоял на Горького, добротный, с хорошими условиями. Дачу впоследствии всё-таки пришлось построить, и она, разумеется, оставалась на государственном счету.
Да и филиал Академии Наук сохранился в Дагестане только благодаря его личной заслуге. Такие филиалы располагались только в союзных республиках, а в автономных с какого-то момента их стали расформировывать. Тогда Абдурахман Даниялович явился на приём к Хрущёву и сказал, что вынужден освободить пост, так как не имеет морального права смотреть в глаза людям, которых он пригласил переселиться в Махачкалу для научной работы. «Я не могу вернуться домой с этой новостью», - сказал он. Хрущёв по громкой связи задал вопрос соответствующему чиновнику. Некорректный ответ чиновника, который не знал, что его слышит руководитель республики, заставил Никиту Сергеевича вспомнить весь крепкий словарный запас, который, он, впрочем, и не забывал. Отключив громкую связь, он сказал: «Езжайте, Абдурахман, работайте спокойно, никто ваш филиал не тронет».
Когда Брежнев сказал ему о планах на захоронение радиоактивных отходов в одном из районов Дагестана, Абдурахман Даниялович категорически отказался. Его несогласие стоило ему должности. Он видел, что любые его действия не могут изменить решения по поводу отходов, но и изменить своего решения он не мог.
Так уж сложилось, что чем больше имеешь, тем больше горечь потерь. Каждому выпадает своя доля – и радостей, и переживаний. Мне повезло называть отцами очень достойных людей. Не довелось только проводить их в последний путь. Может быть, именно поэтому они для меня до сих пор совсем как живые. Я помню их светлыми, деятельными, весёлыми. Они и работали от души, и отдыхать умели красиво. Все трое прекрасно танцевали лезгинку, пели, играли на пандуре, а Абдурахман Даниялович прекрасно играл на скрипке. Рано оставшийся без родителей, он очень ценил тепло и добросердечное отношение в семье, да и вообще между людьми. Я не помню случая, чтобы эти горцы о ком-то говорили пренебрежительно, грубо, оскорбительно. Они одинаково ценили мнения и старших, и младших, никогда не унижали достоинство тех, кто стоял ниже по служебной лестнице. Это было не снисхождение, и не просто вежливость, а именно уважение к личности другого человека. Умели они и потребовать, не обидев, но убедив. Однако перед вышестоящими никогда не заискивали, не боялись идти наперекор мнению окружающих, если были не согласны.
Недавно, перебирая бумаги, я обнаружила такую запись, сделанную моим отцом-Хочо-Магома: «Сейчас создаётся много всяких партий. Я тоже создал свою партию. Она называется – Партия Хочо. Завет в ней один – «Не делай никому того, чего не хочешь получить сам». Только в мою партию никто не вступает». По такому же завету жили и два других моих отца. И я думаю, если бы они оба не ушли так рано из жизни, они обязательно состояли бы в «Партии Хочо».
В переводе с аварского «Хочо» означает железный стержень, прочный, несгибаемый. Таков, при всей внешней мягкости и спокойствии, был характер моего папы. Такими были и Магомед Арбулиев, и Абдурахман Даниялов. В дагестанских домах раньше устанавливался прочный столб, украшенный резьбой. Он был центром дома и символизировал основу и стержень рода. Такой основой в каждом роду, в каждом поколении был человек, несущий в себе высокие моральные качества и силу духа. Они учили нас тому, что было важно. И многим людям повезло хранить память о своих достойнейших отцах и матерях, бабушках и дедах. Я рассказала лишь о трёх дагестанцах, которых называла отцами. На их долю выпали немалые испытания, лишения и трудности, которые они преодолели, сохранив в душе любовь и теплоту. Этим опытом я и хотела поделиться в День Победы.
Рашидат Даниялова
