Первый профессиональный дагестанский ученый-искусствовед, научный сотрудник Института истории, языка и литературы Дагестанского филиала Академии наук, автор уникальных монографических трудов "Резьба по камню в Дагестане" (1966), "Архитектурная резьба в Дагестане" (1969), "Резьба по дереву в Дагестане" (1982), "История орнамента Дагестана" (2001 г.), "Ковры Дагестана" (2006 г.), более 350 научных статей по прикладному искусству и орнаментальной культуре Дагестана.
1947-й год. Студент художественной академии

Сегодня невозможно представить ни одну научную работу по культуре Дагестана без ссылки на труды П.М.Дебирова. О нем невозможно не писать. Так же, как невозможно это сделать. Как невозможно передать его безграничную доброту, его силу внутренней культуры, его фантастическую деликатность, и его боль, боль за уходящую культуру своего народа... Это был удивительный человек, редкий.

Это была моя единственная, первая и последняя встреча с Паруком Муртузалиевичем. За год до его смерти, в мае 1998 года. И я не была готова к ней. Совершенно. Я тогда работала над историей Чоха, пришла - зачем? что именно от него хотела услышать? Не помню. Хорошо помню тот день. Помню его. Добрый, настоящий. Старый. Умный. И не похожий на всех других стариков, которых я знала. Конечно же, выспросил, "чьих я буду". Потом сожалел, что у него не осталось ни одного экземпляра его "Резного камня", что бы подарить. Но он принес свой, единственный, показывал фотографии и говорил, что у некоторых камней серьезные ошибки с датировкой. На улицу он уже не выходил, только на лестничную площадку, посидеть. А во двор было и трудно, и нельзя. Какие то злые собаки... В блокноте осталось совсем мало записей после той встречи. Обидно.

Про отца, первого дагестанского врача, выпускника Тифлисской школы фельдшеров, который закончил медицинский факультет 2-го Московского государственного университета, он говорил: "Лучше быть плохим врачом, чем хорошим фельдшером". На мой вопрос, не хотелось ли ему следовать по стопам отца - известного, если не легендарного, врача, ответил очень живым категорическим "нет". У меня записана в блокноте фраза "История с глистами. Пересчитать". Нет, не нравилась ему эта профессия, совершенно.
Апрель 1942-го. Перед отправкой на фронт

В 14 лет Парук Дебиров поступил в Индустриальный техникум, на механика. Это было очень престижно. В 1936 г. его окончил, а в 1937 г. призвали в Красную Армию. Отправили на Дальний Восток, Амуро-Уссурийский край, ст. Манзовка. Служил танкистом. Через месяц после окончания службы началась война. 1941-й, шестимесячные курсы в Махачкалинском военно-пехотном училище, выпустили младшим лейтенантом. Воевал на Юго-Западном фронте, командиром минометного взвода. Рассказ о ранении записан очень коротко, помню, я слушала и переживала. "...В полдень. Солнце. Ни куста. Снайпер издевался. Ранил в ногу, хотя мог запросто убить. И не давал шевельнуться. Как быть? Двигаться невозможно. Чистое поле. Потерял много крови. Как стемнело - назад". Сталинградский госпиталь. Один месяц, потом по Волге, в Астрахань: "Голод. Страшный голод, для солдата самая ужасная вещь. Потом в маршевую роту и опять под Сталинград".

Потом, в сентябре 1942-го, плен.

Парук Муртузалиевич рассказал мне, как там, в лагере Люкенвальд (под Берлином) он встретился с Халилом Мусаевым. Я этот рассказ запомнила, но почему-то меня не зацепил, не взволновал. Странно. Парук Муртузалиевич сказал, что передал тогда Халилу Мусаеву свои рисунки: "Здесь они все равно пропадут" (позже, в 2003 г., когда М.А. Мусаев показал мне архив Х.Мусаясул, привезенный ими из Америки, я с удивлением обнаружила в нем те самые карандашные рисунки, сразу вспомнила тот день и его рассказ...)
Фрагмент дипломной работы

Но вернемся к записям в блокноте. "Освободили нас наши войска, 24 апреля 1945 года". С апреля по ноябрь 1945-го проходил "фильтрацию и госпроверку", по ее окончании был зачислен в Красную Армию и демобилизован. Когда вернулся на родину, на нем были "французский китель, польские брюки, обмотки". Позже этот французский китель станет одним из нелепых пунктов его обвинения в пособничестве фашистам. В этом злосчастном кителе Парук Муртузалиевич запечатлен на фотографии студентом Тбилисской академии художеств, во дворе общежития. В 1946 г. он поступил в Тбилисскую Академию художеств, на отделение художественной керамики. После зачисления за несколько месяцев выучил грузинский язык (попросил в общежитии подселить к нему грузина из деревни, Зазо, который не знал русского языка).

А потом, через десять лет, в мае 2009 г. я встретилась с его вдовой, Ниной Ивановной, необыкновенно, удивительно добрым и светлым человеком.
"Как познакомились с Паруком? В 1949 г. студенты 3-курсники Тбилисской академии художеств, керамисты, приехали на наш фарфоровый завод, в Дулево, на практику. Я тогда заканчивала художественное училище, и на заводе проходила практику. А после - подрабатывала там же, по 5 разряду. Отец погиб на фронте, мать инвалид... Работа была сдельная, мы с подругой разрисовывали фарфор, сложные вещи, некоторые в 4 обжига (фон, протирка), всегда нормы перевыполняли.
Во дворе института

Руководителем группы студентов был Николай Владимирович Гомелаури. Парук сильно среди них отличался, выделялся. Чем? Статью, благородством. Хорошо помню: на нем была черная гимнастерка, суконная, и начищенные, очень хорошие добротные туфли (я потом узнала, что гимнастерку ему сшила тетя Хадижат, по его выкройке). Он ко мне подошел первый раз в мастерской. Спросил, "почему Вы не уходите, остаетесь работать? Все же ушли?" Спросил о моей дипломной работе. Я ему показала - это была пара, чашка с блюдцем. Я их расписала незабудками. "Не мелковаты?",- заметил он. Предложил переписать. "Да у меня завтра защита! Переделывать не буду". "Я помогу". "Нет".

На другой день защищалась вся наша группа - 10 мальчиков и я. Все прошло прекрасно. Мою работу даже похвалили. После защиты он пригласил меня в кино, во Дворец культуры. Я объяснила ему, что у нас по одному не ходят, не принято. Пригласил и подругу. В чем пошла? У меня было выходное платье, голубое, из маркизета, босоножки, белые носочки. Волосы у меня были светлые, с завивкой. Как я потом узнала, ему совсем не нравились. После кино проводил домой. Рассказал о себе. Об ауле. О Буйнакске. О детстве. О войне, о плене".

Тогда же Парук Муртузалиевич рассказал Нине о необычной встрече в плену с односельчанином-художником. "Я у вас в доме был"- сказал Халил Мусаев Паруку, когда узнал, чей он сын. Парук сказал ему, что он пропадает с голоду, что у него две специальности, механика и художника. А потом его вызвали, там за столом человек пять немцев, Парук им: "...служить не пойду, я не военный человек, и потом, я присягал Красной армии". А сам подумал: "Будь что будет, все равно пропадать". А немцы как будто не слышат, кивают головой "Гут, гут". Его вывели, позади идет конвоир. Подумал, сколько ж сейчас времени? Глупое желание, узнать, в котором часу прервется жизнь, или в какое время... Посмотрел на закат, солнце уже садилось. Остановился. И тут голос конвоира: "О чем ты думаешь, этого не будет" (Парук неплохо понимал немецкий, у них директором училища был Иосиф Прейбург, преподавал язык). Привели на мельницу, сдали в рабочую команду. "В это время рабочие разгружали зерно с машины, меня сразу в строй поставили. Взвалили мешок, и я упал. Рабочие подняли: "Здесь таких не любят...", и отправили наверх подавать мешки. Нас называли "шварцменами", т.е. чернорабочие. Однажды искали того, кто может писать цифры номера на машину. Вызвался. На этой работе как-то разговорился с немцем, тот показал фотографию своей семьи, жена и дети. Парук предложил ему: "Дай лист бумаги, я тебе увеличу". Немцу очень понравилось. Стал носить ему хлеб. "Если бы не он, я бы, наверное, не выжил...". Нина на этом месте всполошилась: "Ты никому об этом не говори!".

Из бесед с Ниной Ивановной: "...Через день их группа уезжала, а я была выходная. Он пришел к нашему дому, попросил мальчика меня вызвать. Тогда мы общались на "Вы". Сказал, что уезжает. Попросил адрес, фотографию". Я сказала, что за фотографией нужно идти в дом, но он не пустил. Сказал, потом вышлите, почтой. Дал свою фотографию, маленькую. Он был на ней в той самой гимнастерке".

Переписывались почти с год: "...Письма получала из Тбилиси. Однажды неожиданно приехал. Был в Ленинграде по институтским делам, потом сорвался в Москву и оттуда, с того же вокзала поехал к нам, в Дулево, поездом всего три часа. Всем моим родным привез подарки. Хотя знал их только по письмам. Все подарки были к месту и хорошие: маме конфеты, тете Насте головные платочки, сестре (а она лыжница) варежки, мне - духи. Сказал, что всего на один день. Спрашивал гостиницу, но родные не пустили, тетя Настя предоставила ему свою комнату".

Он сказал Нине в тот вечер, что ему надо было бы по такому случаю, поскольку он приехал делать предложение, появиться в их доме не одному, а с кем-нибудь из родственников. Он хотел было зацепить в Москве своего двоюродного брата, аспиранта, но не застал его. " ...Через год я заканчиваю учебу. ... Пошла бы за меня?" Нина думала, красивый, интересный, умный, но... страсти, любви к нему не было. А как же без нее? Ведь и в книгах, и в фильмах... Без любви?! Так просто?... Нина тогда сказала: "Заканчивай учебу. А там и поговорим?".

"На другой день я поехала его провожать до Москвы. Он был так счастлив, рад. На Курском вокзале взяли вещи из камеры хранения, и там же я его проводила в Дагестан. Потом началась переписка. В декабре все время он проводил за своей дипломной работой, 3-х метровым барельефом "Дружба Дагестана и Грузии". К новому году прислал нам посылку - хурма и фундук, все вперемешку. Хорошо все дошло. Я отправила ему письмо, благодарила за посылку. Ответа нет. Прошло еще две недели. Нет ответа. Такого не может быть. Может, уехал в горы, домой? Или случилось что?"

В конце января на фабрике появился Н.В. Гомелаури с двумя студентами. Нине он сказал, что специально заехал сюда, чтобы сказать - Парука арестовали. "Не может этого быть! Это ошибка! Его выпустят!". "У нас в Грузии идут повальные аресты..."

Потом из Чоха пришло письмо от дедушки Гаджи (на самом деле это дядя Гаджи, брат отца Парука). Письмо было очень грамотное, на хорошем русском языке. Он писал, что в Гори был отправлен родственник Султан-Мурад, разузнать, за что его арестовали, что происходит? Дедушка Гаджи дал адрес в Гори, куда теперь писать Паруку.

"Я написала ему большое письмо, хорошее. Писала, я верю, ты не мог ничего такого сделать... В письмо я вложила чистые листы бумаги. Обратно получила письмо треугольником, как в войну, из тех самых листов. Писали двое, аварцы - Шамиль и Магомед. Причем писали не они, а кто-то под их диктовку. "Уважаемая Нина, мы хотим сказать, что Парук отправлен в дальний этап". (Нина Ивановна на этом месте восклицает - вот тут появились чувства! И чего я все ждала?!!") "...Он не служил немцам. Мы так и сказали на допросе. Но нам не поверили. Его среди нас, служивших немцам, не было. Мы все друг друга знаем". Я потом спрашивала Парука, кто они были? "Мальчишки. Из Цунта. Сразу попали в плен. Совсем были аульские ребята".

Я ответила и на письмо дедушки Гаджи. В конверт вложила фотографию Парука, которую он мне тогда подарил, только увеличенную. И надписала ее: "Я знаю, что ты вернешься домой. И когда бы это не было, я жду от тебя хоть одно слово". Получила письмо из Тбилиси от его преподавателя, зав. кафедрой по керамике Н.В. Гомилаури: "Нина, найдите Парука. Передайте ему, я его всю дипломную держу у себя в кабинете, и его портфель, и буду хранить у себя все, вплоть до ластика".

Паруку дали 25 лет лагерей. Он тогда написал ей: "...ты мне веришь, но они мне не поверили. Ты свободна. И можешь выходить замуж". Нина ответила ему: "Буду ждать тебя все 25 лет". Подруга Нины возмущалась: "Что ты за ерунду написала?! Я все прекрасно понимаю, но он же будет верить и надеяться?!". "Я на самом деле буду его ждать". "Ну и дура".

...Пришло первое письмо из лагеря. Хабаровский край. Город Советская гавань. "Таких как я здесь много. Мы все верим, что придет время и нас всех отсюда вызволят". Он писал, что им разрешают два письма в месяц: одно он будет писать ей, другое маме.

"О чем писала? Нам в Дулево профсоюз выделял один раз в месяц билет в театр в Москву, оплачивалась дорога в оба конца. Мы, девчонки, брали эти билеты у пожилых, семейных. Часто давали билеты в Большой театр, театр Красной Армии. В письмах начинала описывать поход в театр с его фасада, вешалки, кресла (красные, бархатные), буфет... Эти письма читали в бараке вслух".

Ее письма не раз перечитывали, и когда совсем тоска придавит, просили Парука: "Ну что там Нина пишет?". Так прошло три года и восемь месяцев. Однажды им разрешили одну посылку на Новый год. "Ну что, Паручик, прислать?". В ответ: "Бумагу, тетради, карандаши...". Тетя Настя деловито: "Ну, это все бандеролью можно выслать, а в посылку - чай, сахар...".
Прижизненный портрет

Первый год ссылки прошел на лесоповале, второй был полегче, в Советской Гавани тогда строили дворец культуры, вся лепнина - его работы.
Парука Муртузалиевича реабилитировали в 1955 г., после смерти Сталина. В сентябре пришла телеграмма, "еду, буду такого то в Москве". Бросилась в Москву, к подруге Вере Аверьяновой, она работала на электроламповом. Ее родители из "бывших", из дворян, жили в коммуналке, в Сокольниках, сразу решили: "Пусть он у нас остановится, отдадим Верину кровать. Мы сами на диване, а вы с Верой на полу".

"Его поезд прибывал в Москву 4 утра, а сама в тот день приехала в 12-м ночи, последней электричкой. Четыре часа прождала на вокзале, пролетели быстро. Когда вышла на перрон, там женщина с букетом гладиолусов: "Купите! Я вам дешево отдам". А цветы красивые, бордовые, насыщенные, такие свежие. Купила. Иду, ищу вагон (не указал в телеграмме какой). Люди выходят...

И увидела человека... совсем другого, повзрослевшего. В телогрейке, ватнике, кепка, ботинки. У меня в голове только одно: "Он едет с каторги". "Нина!" Долго стояли обнявшись. Люди обходили, не толкались...

Потом поехали к Аверьяновым. Это было воскресенье, утро, все дома. Когда зашли, Парук сразу потянулся к нагрудному карману за реабилитационным документом. Но дядя Костя остановил: "Мил человек, все мы такие. Не показывай его нам".

Парук был при деньгах, заработанных. Он очень хотел привести себя в порядок, одеться. Тетя Надя объяснила, где неподалеку баня, там же рядом большой магазин. В магазине, как только мы обратились с просьбой подобрать ему одежду, сразу все поняли. Директор магазина позвал сотрудниц: "Верочка! Наденька! Галенька!". И все ему принесли: белье, рубашки, синий в широкую полоску костюм (галстук не взял). Купили все без примерки. А директор сказал: "Я рад был Вас обслужить. Приходите еще". Потом пошли в баню. Стала его ждать, на скамеечке. И вот кто-то идет: ну совсем другой человек! Подошел, улыбается. Сверток с каторжной одеждой выбросили в мусорный ящик. Вернулись к Аверьяновым. А там стол накрыт, чем богаты. Дядя Костя о кадетской юности..."

...Тогда, в Гори, он отрицал все. Избивали жестоко (головные боли мучали Парука всю жизнь). Грозили, что такая участь ждет и его сестру, что за Абдурахманом Данияловым замужем. И Даниялова тоже. "Сознайся!". "Сознался", потом жалел. Все от него тогда отвернулись.

...Потом отправились погулять по Москве, точнее, в гости к его двоюродному брату, Абдулатипу Саидову, он учился там в аспирантуре. Потом все вместе пошли к его сестре Забиде, тоже студентке. Так случилось, что в этот день в Москве проездом в Чехословакию был Абдурахман Даниялов с женой, с Хадижат, старшей сестрой Парука. Встречи были шумные, радостные. А Хадижат заплакала, когда увидела его. И хотя при Нине говорили все время на русском языке, тогда она впервые услышала аварскую речь. Парук хотел тогда же Нину забрать с собой. Но по ряду причин она приехала чуть позже.
Встречал ее Парук на машине Даниялова. Привез в общежитие, в Дом Ученых, на Фабричной улице. Дома все накрыто, Хадижат организовала.

"У меня вещей - три чемодана, коробка. Парук прислал большие деньги, уже не помню, но много. Велел купить в Москве все необходимое, и все - хорошее, одежду, посуду, белье... Муслимат, сестра матери Парука (ее уже не было в живых), принесла шкатулку со старинными украшениями: "Это от Аминат. Просила передать тебе". В шкатулке браслеты, серьги, кольца. Мама знала обо мне. Когда Парука посадили, его сестра Хадижат писала: "Приезжайте к нам, будете жить с мамой, будете ждать вместе...". Приехала я в сентябре. Погода хорошая, солнце. На улицах торговали арбузами, виноградом. Очень понравилась улица Буйнакского и Горького. Машин совсем не было, ходили ослики с тележками. Город вообще очень понравился, народ понравился, а столько студентов было, и все такие скромные, порядочные. Соседи очень хорошие, и все говорили на разных языках. Совсем недалеко от нашего дома был маленький рынок. Помню свое первое утро, когда отправилась покупать продукты на обед мужу. Пошла следом за женщиной с пустой корзиной. Так и вышла к рынку. Купила судака, за рубль пятьдесят, картошку, зелень. И скорей домой, готовить. Скучать было некогда, а Поручик все беспокоился: "Тебе не скучно?". Да одна керосинка чего стоила, пока на ней приготовишь! Так пролетела первая неделя. Потом поехала на 1-й рынок, купила железные кровати, на колесиках, корыто (цело до сих пор), плитку электрическую. Привезла домой все на ослике, на арбе".

Нина Ивановна любила своего мужа, свой дом, свою семью. Она жила обычной жизнью счастливой жены и матери. Учиться не стала, хотя по настоянию Парука даже поступила в медицинский институт, но бросила. Дом был ее стихией, и надежным тылом Парука. Он из экспедиции, отовсюду, если это было возможно, присылал ей открыточки-записки. В одной из них, чернилами, размашисто: " ...Молодец Нинок! Без тебя нет меня! ...Меня жалеть не надо. Это все капля в море. Я старый солдат и еще мужчина. Целую тысячу раз... Парук".

Нина Ивановна проработала в институте лаборантом, она печатала почти все работы Парука Муртузалиевича...

Недели за две до смерти, они вместе листали его книгу по резному камню, рассматривали старинные могильные памятники. Спрашивал: "Ниночек, какой тебе нравится?". Ему очень нравились работы чохского камнереза Мусалалил Омара... Потом выбирали камень, советовал: "Нинок, бери местный камень посветлее, он потом потемнеет...".

Он слабел на глазах. "Паручик, что болит?". "Ниночек, это старость".

Десять лет назад, 1 августа, утром, достал помазок, любимую опасную бритву (он ее привез ее из Германии в 1945-м). Сам побрился. "Ниночек, с днем рождения". Потом сказал: "Я не смогу выйти к гостям, ты не обидишься?". На другой день ему стало хуже, а в пять часов вечера его уже не стало...

Похоронили его в Махачкале. Перевал был закрыт (контр террористическая операция, Карамахи). А Парук очень просил похоронить его в Чохе. Для Нины Ивановны это стало тяжелой ношей. Памятник она ему поставила такой, какой он хотел. Было нелегко найти резчика по камню. Но очень, еще очень долго она не могла смотреть на его портрет в кабинете (выполненный еще при его жизни). Ей не казалось, нет, она точно знала - он упрекает ее в том, что не похоронила его в Чохе. Не могла поднять глаз. Плакала: "Паручик, ну что ты так смотришь? Не виновата я...".

Патимат Тахнаева к.и.н., научный сотрудник Института Востоковедения РАН

Односельчане.ру