Среда, 18 декабря 1991 года. Москва, Белый Дом.
Звонят из приёмной Хасбулатова:
- Расул Казбекович, Руслан Имранович просит вас зайти.
- Когда?
- Прямо сейчас.
Бесшумный лифт, глянцевый паркет, мягкий ворс ковров. В приёмной Председателя Верховного Совета многолюдно – сотрудники аппарата с вежливыми улыбками, озабоченные просители, несколько задумчивых депутатов, ожидающих приглашения на аудиенцию.
Секретарь – красивая женщина средних лет. Знает всех в лицо и по имени отчеству:
- Сейчас он освободится, и я о вас доложу.
Интересно, что ему нужно? Начинаю вспоминать события последних дней – скорее всего, кто-то из аксакалов-коммунистов опять пожаловался на грубость или неуважение с моей стороны. Значит, будет «задушевная» беседа и нравоучения «старшего товарища». А может надо продавить какое-нибудь решение или кандидатуру? Хорошо, если так. Ладно, посмотрим…
Массивная дверь кабинета Председателя распахивается – генерал Аслаханов с толстенной пачкой бумаг. Мрачен, сосредоточен, спешит.
Присутствующие замолкают и следят, как секретарь входит в кабинет, плотно закрывая за собой дверь.
В высоких приёмных гости наблюдают за секретарём очень внимательно. Во-первых, из его бесед с посетителями и сотрудниками, и главное, из его телефонных переговоров с шефом человек искушённый почти всегда может наловить немало полезной информации: какое у начальства настроение, чем именно он сейчас занимается, кого ждёт, когда и куда собирается уехать. Во-вторых, в приёмной больше и заняться-то нечем - напяливаешь очки, достаёшь свои бумаги, и замираешь над ними. При этом внимательно слушаешь и незаметно поглядываешь вокруг.
- Расул Казбекович, входите!
Кабинет у Хасбулатова светлый и уютный, но главное в нём – запах. Всё пропитано опьяняющим ароматом трубочного табака, не каким-то там магазинным с вишнёвым ликёром, а настоящим, живым - солнечным и густым. К этому празднику примешиваются тяжкие и ядовитые сигарные ноты – на маленьком столике у окна полированный хьюмидор и коробка Cohiba.
- Привет! Как дела?
Пожимаю его мягкую профессорскую руку, сажусь. Хасбулатов, если не на заседании, всегда чем-нибудь занимает руки. Сейчас, например, раскуривает трубку, и говорит, не вынимая её изо рта. Покурит, будет её долго чистить, после примется обрезать сигару, потом возьмётся за чашку чая, когда допьёт, набьёт трубку и опять закурит. На приёмах, когда все активно пьют и едят, у Руслана в руках неизменный бокал с вином, однако, если за ним понаблюдать, вино он только пригубливает, а на деле почти не пьёт – просто держит бокал.
- Ты ведь учился в Грузии?
- Да, в университете.
- По-грузински говоришь?
- Свободно.
- А у тебя друзья там остались? Я имею в виду настоящих, надёжных друзей.
- Есть такие люди. А в чём дело? Что нужно?
- Там сейчас обстановка напряжённая… (пых-пых). Ну, ты знаешь… (пых-пых).
В Грузии действительно ждут войны. Президент Гамсахурдия довёл людей до предела терпения. Джаба Иоселиани и Тенгиз Китовани собрали вокруг оппозиционной президенту Национальной гвардии мощный вооружённый отряд, и стали лагерем на Тбилисском море, что практически на окраине Тбилиси. Население города притихло в ожидании развязки. Гамсахурдия стягивает к Тбилиси верные войска, укрепляет оборону президентского дворца, а бойцы Иоселиани и Китовани, остановившись у ворот столицы, не двигаются уже почти месяц.
- Мы с Борисом Николаевичем обсуждали этот вопрос… (пых-пых). Дело в том, что грузинская оппозиция готова хоть сегодня взять власть в свои руки и имеет все возможности для этого. Есть одна загвоздка…(пых-пых). Они не знают, как к этому отнесётся Российская Федерация. Гамсахурдия активно распространяет слухи о нашей мифической поддержке его политики и пугает нами оппозицию. Якобы, если его попытаются отстранить от власти вооружённым путём, мы введём в Грузию свои войска и поможем ему подавить мятеж.
- Но мы же не собираемся этого делать?
- Вот именно! Только оппозиция этого не знает, потому и выжидает. Это для них плохо кончится, понятно же… (пых-пых). Официально мы не можем делать такие заявления, и поэтому нужно от имени Бориса Николаевича и меня донести персонально, лично до каждого из лидеров оппозиции наше твёрдое мнение: ни при каких обстоятельствах вмешиваться во внутренние дела Грузии мы не будем. Ни при каких обстоятельствах! И ещё одно. Минимум жертв! Сможешь это сделать?
В прошлом году я уже ездил в Грузию, когда пропрезидентское националистическое движение организовало поход на аварские сёла на востоке страны, в Кахети. Вознамерились «очистить священную грузинскую землю от иноземцев и иноверцев». Надо сказать, что аварцы живут там сотни лет и иноземцами себя вовсе не чувствуют. Начались вооружённые столкновения, националисты атаковали несколько аварских сёл, те ожесточённо отбивались. Дагестанцы за Кавказским хребтом готовились выступить на подмогу погибающим соплеменникам. Дело шло к войне.
Я узнал об этом в Москве, на съезде народных депутатов РСФСР. Недолго думая, предупредил секретариат об отъезде и улетел в Тбилиси.
Город меня поразил: с заходом солнца всё погружалось во тьму. Растекавшийся когда-то по вечерним улицам запах свежеиспечённого хлеба – пури, специй и нежной зелени сменился удушливым чадом: на балконах монотонным хором тарахтят электрогенераторы, прикованные к перилам тяжёлыми цепями. На улицах почти нет машин - бензин в дефиците. Рестораны и кафе пусты – еда скудная и дорогая.
Зашёл в гости к старым друзьям: он учёный-востоковед, она – дирижёр симфонического оркестра. На кухне в раковине под струйкой холодной воды брикет масла в вощаной бумаге, в мраморной пепельнице аккуратно затушенные, оставленные на потом, окурки, на столе свеча, бутылка дешёвого вина, зелень, сыр, хлеб. Непривычная скованность в общении – говорят негромко, будто с оглядкой.
В те дни я подружился с Зурабом Жвания, тогда – лидером партии зелёных. Деятельный и организованный, Зураб взял в свои руки все заботы обо мне и моих передвижениях по Тбилиси. Чтобы не терять время на дорогу, я ночевал у него дома, где была штаб-квартира партии зелёных. С утра до глубокой ночи десятки встреч с лидерами оппозиционных партий и движений, с известнейшими деятелями культуры и науки.
Все в один голос яростно осуждают Гамсахурдия и его боевиков-националистов. Только что он организовал блокаду Цхинвали, погибли мирные люди. А Звиад всё громче требует крови осетин, азербайджанцев, армян, аварцев. Такой единодушной ненависти к президенту собственной страны я ещё не встречал.
Невесть откуда появилась новейшая профессиональная видеокамера и оператор Мераб, активист партии зелёных и большой умница. Все встречи скрупулёзно записывались от начала до конца – получалось что-то вроде сборника интервью.
Через два дня достали несколько канистр бензина, и я с водителем и оператором выехал в Кахети, где происходили столкновения. Зураб Жвания остался в Тбилиси – поднимать общественное мнение против националистической политики Гамсахурдия. Тогда никто и представить не мог, как быстро и мощно сможет организоваться тбилисская интеллигенция.
А мы тем временем колесили по просёлкам Кахети, встречаясь с местными крестьянами-грузинами. Об аварцах они отзывались доброжелательно, с уважением, но разговоров о последних событиях избегали. Эмиссары Гамсахурдия на встречи не соглашались, даже рядовым бойцам было приказано к нам не приближаться и ни о чём не говорить – один из них по простоте душевной так нам и заявил.
Зашли в несколько аварских домов – люди рассказывали о многочисленных притеснениях, избиениях, и даже о блокаде нескольких сёл, когда боевики Гамсахурдия пытались жаждой и голодом заставить людей покинуть свои дома. Рассказывали о каком-то кинорежиссёре, как я потом узнал, это был Резо Эсадзе, который призывал аварцев сдаться, пока не поздно, уехать на "историческую" родину, или ассимилироваться, иными словами, раствориться и исчезнуть.
В поездке меня не оставляло желание встретиться с кем-нибудь из представителей местной власти. В большом селе Тиви мы выехали на центральную площадь. Тихое, солнечное утро. На противоположном краю площади одноэтажное, с большой застеклённой верандой, здание администрации. Несколько «Жигулей» расставлены полукругом, в них лениво покуривают бойцы с автоматами и охотничьими ружьями. Чёрная форма, красно-белые шевроны. Ещё человек десять на ступенях администрации и в тени деревьев с побеленными стволами. Внимательно нас разглядывают, негромко переговариваются. Одна из машин – зелёная «шестёрка», заводится и быстро уезжает. Мы устроились в тени тутового дерева. Весь асфальт под ним густо окрашен тёмно-бордовым соком осыпающихся ягод. Курим.
Минут через двадцать «шестёрка» возвращается, выходит молодой человек в такой же чёрной, как у остальных, форме, и уверенно направляется к нам. Идёт прямо ко мне – я единственный в костюме и при галстуке, на лацкане депутатский значок – флаг Российской Федерации с серпом и молотом:
- Ви что издес хотели?
- Тебе какое дело? – сходу обостряю разговор. Если я начну с ним что-нибудь обсуждать, никто другой ко мне уже не выйдет.
Молодой человек, не ожидавший такого хамства, застыл, округлив глаза.
Мераб мгновенно сориентировался и добавил уже по-грузински:
- Э! Ты кто такой, чтобы его спрашивать?! Ты что, не видишь, человек из правительства России приехал!
Парень снова заговорил, но уже только с оператором и по-грузински:
- Главы администрации нет, его позавчера ранили – леки ему камень в голову кинули и ещё избили сильно. И вообще, никого в администрации нет, и в ближайшие дни не будет.
- Как его зовут? – спрашиваю я по-русски.
- Паата меня зовут.
- Паата – «переводит» оператор.
- Да не его, главу администрации как зовут?
Оператор опять переводит вопрос и ответ. Никакой необходимости в переводе нет, но это способ не общаться напрямую:
- Нодари!
- А фамилия?
Парень бежит к своим. Все повылезали из машин и из тени деревьев. Собрались у ступеней администрации, спорят. Наш переговорщик возвращается:
- Берикашвили!
Нодари Берикашвили! Надо же, какое совпадение! Был у меня такой однокурсник, балагур и выпивоха. Плохо учился, хорошо пел. Найду его в Тбилиси, расскажу, чем тут его тёзка занимается.
Замечаю на веранде какое-то движение, там явно кто-то есть.
- Пошли! – делаю неопределённый жест в сторону администрации и неспешно иду через площадь. Оператор взваливает камеру на плечо и, глядя в видоискатель, идёт следом. Это военная хитрость – последний аккумулятор сел ещё вчера.
Проходим мимо чёрных рубашек. Смотрят недобро, но ничего не предпринимают, видимо, нет чёткой инструкции. Поднимаемся на веранду. Перед нами обшарпанная, когда-то белая дверь. Открываю, вхожу. Темно – ставни закрыты, узкие лучи света пробиваются через щели. Глаза привыкают к сумраку. В середине комнаты большой стол, за ним человек с перебинтованной головой. Вместо левого глаза огромная фиолетовая слива, на скуле глубокие ссадины, верхняя губа распухла.
Смотрю на него, и вдруг кровь ударяет в голову. Нодари Берикашвили!
Нодари долго всматривается, вытягивая шею:
- Расул?!
Мы обнялись. Столько лет не виделись! Надо же, как неожиданно!
- Мераб, пожалуйста, оставь нас на пять минут!
- Да, да, нам поговорить надо, идите на улицу! – поддерживает меня Нодари.
А ведь я и не заметил, как в кабинет за моей спиной вошли пять или шесть чернорубашечников, остальные толклись на веранде, перекрыв единственный выход.
До крайности удивлённые увиденным, они нехотя вышли.
Мы остались вдвоём.
- Я сейчас в Москве.
- Я знаю, в курсе твоих дел! Тебя же теперь по телевизору показывают.
- А ты как здесь оказался, Нодари? Как ты вляпался во всё это?
Нодари долго и подробно рассказывает мне о своей жизни после университета, о том, как работал в сельской школе, и из-за беспросветной бедности несколько лет не мог жениться на девушке, которую любил, как умер отец, и как он, чтобы достойно похоронить его, влез в кабальный долг, как познакомился с одним замечательным патриотом и умнейшим человеком, который привёл его в братство «Соколы Гамсахурдия», как ему доверили высокую должность главы администрации, как волшебно изменилась его жизнь, как он счастлив с молодой женой…
- Потом из Тбилиси приехала вся эта банда со своими флагами и стала командовать всеми нами. Я, если честно, здесь никаких прав сейчас не имею. Вот приедет какой-нибудь комиссар из штаба, и любое моё решение отменит, меня самого уволит, любого с улицы назначит. Моё мнение их вообще не интересует. Они же напрямую Гамсахурдия подчиняются. А я ещё должен их продуктами обеспечивать! Из чего? Где я возьму? Если что-то не так сделаю, завтра они придут и меня выбросят с этого места!
- Никто тебя жалеть не будет! Ты сам во всё это влез, так уходи сам, чего ждёшь? Уезжай отсюда!
- Куда?
Если человек задаёт этот вопрос, значит, он ещё может терпеть. Это его выбор.
Мне здесь уже нечего делать. Аварцы покидают это село. Нужно жить дальше и делать всё возможное, чтобы спасти хотя бы что-то. Едем в Тбилиси.
Третий час ночи. В штаб-квартире зелёных дым коромыслом. Тбилиси кипит, все обсуждают аварский конфликт, виднейшие представители интеллигенции открыто возмущаются действиями приспешников Гамсахурдия в Кахети.
Звоню в Махачкалу своему недавнему коллеге, редактору телевизионных новостей. Трубку снимает его жена и я долго уговариваю её разбудить мужа. Как-то это странно… Наконец, слышу Федин голос.
- Федя, записывай информацию для новостей. Завтра передайте со ссылкой на меня и скиньте в Москву по агентствам. Мне здесь неоткуда больше передать. Готов?
- Да!
Медленно, внятно диктую текст. Одна страница машинописного текста, или две минуты диктора. После каждого предложения спрашиваю:
- Записал?
- Да!
- Записал?
- Да!
Всё, как обычно.
- Ну, пока!
- Пока!
С лёгким сердцем иду спать.
Через неделю я привёз в Махачкалу фильм о событиях в Грузии и уже перед эфиром узнал, что надиктованная мною информация в редакцию не попала.
- Понимаешь, мы вечером сильно приняли… Ну и я уснул… Крепко… Я даже не помню, что разговаривал с тобой.
- Федя, но ты же записывал текст!
Фёдор полистал блокнот, широко раскрыл его и протянул мне. Аккуратные, слегка волнистые линии. Строка за строкой, несколько страниц подряд…
В последние дни в Тбилиси нарастает волна возмущений и протестов и президенту Грузии уже не до аварцев.
Вскоре Гамсахурдия отозвал своих «соколов» из Кахети, но полностью остановить начавшийся исход аварцев было уже невозможно, как невозможно оказалось остановить и протестное движение.
- Руслан Имранович, сейчас всё в руках двоих людей: Китовани и Иоселиани. Скорее всего, они вместе, так что и встреча нужна только одна. Я созвонюсь кое с кем, и к шести часам вам всё в точности доложу. Могу идти?
- Один не лети, возьми кого-нибудь из депутатов. Официально вы поедете обмениваться опытом парламентской работы. Как думаешь, кто лучше всех для этого подойдёт?
- Засухин. Наш, надёжный, выдержанный, выглядит убедительно.
Хасбулатов примерился и ловко отхватил гильотинкой кончик сигары. Придирчиво оценил срез, подровнял, опять внимательно осмотрел – всё должно быть идеально.
- Ладно. Оформляйте командировку. К шести жду.
Сергей Засухин депутат от Камчатки. Моряк, геолог, преподаватель физкультуры – про таких говорят «закалённый жизнью». Примесь корякской крови придала его внешности особый колорит: смугловатый, с жёстким взглядом и грубыми чертами лица, коренастый и мощный, как медведь.
К предстоящей поездке отнёсся философски: «Отчего ж не поехать? Когда самолёт?»
В течение нескольких часов я созванивался с Тбилиси. Точнее, звонил в Баку, оттуда человек звонил своему другу в Тбилиси, тот шёл к Зурабу Жвания и лично передавал ему моё сообщение. Было известно, что телефоны Зураба, и людей из его окружения круглосуточно прослушиваются, и в прошлом году мы условились о таком способе общения. Ответ возвращался по той же цепочке, а поскольку мобильных телефонов ещё не было, всё это занимало довольно много времени.
К вечеру Зураб сообщил – встречу организую.
В аэропорту Тбилиси нас встретила официальный представитель иностранного отдела Администрации президента Грузии Медея Тушмалейшвили и, как только сели в машину, принялась скороговоркой рассказывать популярные туристские байки. Она будет сопровождать нас всю поездку.
- Вы работали в комсомоле?
Мой вопрос сбил её с толку. Не знает, как реагировать.
- А что?
- Нет, ничего, просто спросил.
Похоже, дама обиделась. Дальше едем молча, вглядываясь в темноту за окнами.
В гостинице полумрак и тишина. В ресторане только мы. Вышли прогуляться – в центре города кое-где горят фонари. В какой-то момент я обнаружил, что на улице кроме нас никого нет. И это Тбилиси?
Делаю звонок из автомата: приехали, поселились, всё по плану.
Возвращаемся в гостиницу – завтра трудный день.
Четверг, 19 декабря 1991 года. Тбилиси, Президентский дворец.
С утра начинается «обмен опытом»: администрация президента, парламент, комиссии, комитеты, фракции, группы. Везде угощают кофе, везде можно курить – хорошо!
К середине дня до меня доходит, что наш приезд депутаты воспринимают как выражение поддержки Гамсахурдия. Вот почему радость и удивление на лицах! Ладно, радуйтесь, не жалко.
Вечером ресторан. Всё сдержанно и быстро – обстановка не располагает к долгим застольям с песнями и разносолами.
Ну, наконец! Бегу на улицу звонить: через час в начале Мцхетской улицы нас будет ждать белая «копейка» без номеров. Это минутах в пятнадцати ходьбы отсюда, но выйти нужно прямо сейчас – погуляем, осмотримся, мало ли что.
Через час подходим к назначенному месту. От кольца расходятся три улицы. Вот эта – Мцхетская.
Темень, хоть глаз коли, но мне здесь всё знакомо: в этом доме я жил почти год. На седьмом этаже Ираклий и Пати - мои друзья. Не спят - в окне гостиной тусклый свет, наверно свеча или керосиновая лампа. Жаль, не могу к ним зайти, в этот раз никаких контактов ни с кем из друзей – за нами могут наблюдать, и если что-то пойдёт не так, подведу людей под монастырь.
Вокруг никого.
- Ну что, где наш лимузин? Ты место не перепутал?
- Да точно здесь. Давай покурим.
Выкурили по сигарете. Вдалеке появились фары. Машина въехала на круг и остановилась возле нас. Мераб! Свои.
Едем. Подъёмы, спуски, повороты, за дорогой я уже не слежу – места незнакомые, да толком ничего и не видно.
Останавливаемся. Оказывается, мы уже за городом. Возле белой «Нивы» двое военных с автоматами. Откуда они здесь? Патруль?
Мераб и водитель выходят и долго о чём-то спорят с ними. Открываю дверь, долетают последние фразы:
- Нет! Нельзя и всё! У нас приказ!
Мы с Сергеем выходим из машины.
- Здравствуйте!
- Добрый вечер!
Солдаты одеты небрежно, многодневная щетина, у обоих пистолеты засунуты прямо под ремень. Никакие это не военные – гвардейцы, нас встречают.
Мераб с сожалением говорит:
- Нам нельзя ехать с вами. Мы подождём вас здесь.
Дальше едем на заднем сиденье «Нивы».
Насыпной бруствер. Проезд перекрыт деревянной рамой, обмотанной колючей проволокой. Часовые подходят к машине, с любопытством разглядывают нас, открывают «ворота». Через сотню метров шлагбаум, потом ещё одни ворота, на этот раз металлические. Становится довольно светло: ветерок разогнал облака, и небо сияет звёздами. Вокруг небольшие строения, дорожки, газоны, похоже на пионерский лагерь.
- Идите за нами, пожалуйста.
Сергей разворачивается и сходит с дорожки на газон…
Наши гвардейцы грохаются наземь и вопят:
- Стой! Назад! Быстро!
- Послушайте, я только попи́сать хочу под кустиком.
- Не надо! Здесь писайте, только на газон не ходите!
- Да почему?!
- Все газоны заминированы.
Подошли к аккуратному домику, окружённому невысокими елями.
Входим.
- Садитесь, к вам придут.
Небольшая комната. Маленький квадратный стол, четыре стула, керосиновая лампа. И полная тишина.
- Даже собак нет…
- Если и были, все, наверное, подорвались.
Ждём довольно долго, может, с полчаса. Скрипнула дверь. Мягко ступая, входит человек в военной куртке. Джаба Иоселиани – узнаю по фотографиям в прессе.
Как долетели? Как устроились? Как погода в Москве?
Через минуту в дверном проёме беззвучно появляется коренастая фигура, приближается к столу и становится видно лицо, цепкий, сверлящий взгляд – Тенгиз Китовани.
Закончили о погоде, пора приступать к делу.
- Вот наши удостоверения народных депутатов РСФСР.
- Что вы, не нужно, зачем эти формальности, мы вам верим!
Тем не менее, оба внимательно изучают документы.
Подробно излагаю всё, что поручено передать, и прошу уточнить, правильно ли меня поняли. Оба собеседника коротко повторяют смысл сообщения. Всё точно. Улыбаемся, прощаемся, как старые друзья.
- На следующей неделе смотрите новости!
Пятница, 20 декабря 1991 года. Тбилиси, Президентский дворец.
С утра обмен опытом продолжается как ни в чём не бывало: плановые встречи с депутатами, кофе, сигареты…
Последний в списке вице-спикер парламента.
Он сообщает важную новость: только что президент Гамсахурдия выдвинул Китовани и Иоселиани ультиматум: разоружиться, или они будут немедленно уничтожены ракетным ударом.
Мистическое совпадение!
Вечером улетаем в Москву.
В воскресенье передают новости из Тбилиси: гвардейцы прямой наводкой бьют из артиллерийских орудий по президентскому дворцу.
Началось!
Перед отъездом нам с Сергеем подарили по бутылке коллекционной «Хванчкары». Это вино в красивой деревянной коробке уже несколько лет стоит на полке в моём кабинете.
В коробку вложена визитка: Медея Тушмалейшвили…
Звонят из приёмной Хасбулатова:
- Расул Казбекович, Руслан Имранович просит вас зайти.
- Когда?
- Прямо сейчас.
Бесшумный лифт, глянцевый паркет, мягкий ворс ковров. В приёмной Председателя Верховного Совета многолюдно – сотрудники аппарата с вежливыми улыбками, озабоченные просители, несколько задумчивых депутатов, ожидающих приглашения на аудиенцию.
Секретарь – красивая женщина средних лет. Знает всех в лицо и по имени отчеству:
- Сейчас он освободится, и я о вас доложу.
Интересно, что ему нужно? Начинаю вспоминать события последних дней – скорее всего, кто-то из аксакалов-коммунистов опять пожаловался на грубость или неуважение с моей стороны. Значит, будет «задушевная» беседа и нравоучения «старшего товарища». А может надо продавить какое-нибудь решение или кандидатуру? Хорошо, если так. Ладно, посмотрим…
Массивная дверь кабинета Председателя распахивается – генерал Аслаханов с толстенной пачкой бумаг. Мрачен, сосредоточен, спешит.
Присутствующие замолкают и следят, как секретарь входит в кабинет, плотно закрывая за собой дверь.
В высоких приёмных гости наблюдают за секретарём очень внимательно. Во-первых, из его бесед с посетителями и сотрудниками, и главное, из его телефонных переговоров с шефом человек искушённый почти всегда может наловить немало полезной информации: какое у начальства настроение, чем именно он сейчас занимается, кого ждёт, когда и куда собирается уехать. Во-вторых, в приёмной больше и заняться-то нечем - напяливаешь очки, достаёшь свои бумаги, и замираешь над ними. При этом внимательно слушаешь и незаметно поглядываешь вокруг.
- Расул Казбекович, входите!
Кабинет у Хасбулатова светлый и уютный, но главное в нём – запах. Всё пропитано опьяняющим ароматом трубочного табака, не каким-то там магазинным с вишнёвым ликёром, а настоящим, живым - солнечным и густым. К этому празднику примешиваются тяжкие и ядовитые сигарные ноты – на маленьком столике у окна полированный хьюмидор и коробка Cohiba.
- Привет! Как дела?
Пожимаю его мягкую профессорскую руку, сажусь. Хасбулатов, если не на заседании, всегда чем-нибудь занимает руки. Сейчас, например, раскуривает трубку, и говорит, не вынимая её изо рта. Покурит, будет её долго чистить, после примется обрезать сигару, потом возьмётся за чашку чая, когда допьёт, набьёт трубку и опять закурит. На приёмах, когда все активно пьют и едят, у Руслана в руках неизменный бокал с вином, однако, если за ним понаблюдать, вино он только пригубливает, а на деле почти не пьёт – просто держит бокал.
- Ты ведь учился в Грузии?
- Да, в университете.
- По-грузински говоришь?
- Свободно.
- А у тебя друзья там остались? Я имею в виду настоящих, надёжных друзей.
- Есть такие люди. А в чём дело? Что нужно?
- Там сейчас обстановка напряжённая… (пых-пых). Ну, ты знаешь… (пых-пых).
В Грузии действительно ждут войны. Президент Гамсахурдия довёл людей до предела терпения. Джаба Иоселиани и Тенгиз Китовани собрали вокруг оппозиционной президенту Национальной гвардии мощный вооружённый отряд, и стали лагерем на Тбилисском море, что практически на окраине Тбилиси. Население города притихло в ожидании развязки. Гамсахурдия стягивает к Тбилиси верные войска, укрепляет оборону президентского дворца, а бойцы Иоселиани и Китовани, остановившись у ворот столицы, не двигаются уже почти месяц.
- Мы с Борисом Николаевичем обсуждали этот вопрос… (пых-пых). Дело в том, что грузинская оппозиция готова хоть сегодня взять власть в свои руки и имеет все возможности для этого. Есть одна загвоздка…(пых-пых). Они не знают, как к этому отнесётся Российская Федерация. Гамсахурдия активно распространяет слухи о нашей мифической поддержке его политики и пугает нами оппозицию. Якобы, если его попытаются отстранить от власти вооружённым путём, мы введём в Грузию свои войска и поможем ему подавить мятеж.
- Но мы же не собираемся этого делать?
- Вот именно! Только оппозиция этого не знает, потому и выжидает. Это для них плохо кончится, понятно же… (пых-пых). Официально мы не можем делать такие заявления, и поэтому нужно от имени Бориса Николаевича и меня донести персонально, лично до каждого из лидеров оппозиции наше твёрдое мнение: ни при каких обстоятельствах вмешиваться во внутренние дела Грузии мы не будем. Ни при каких обстоятельствах! И ещё одно. Минимум жертв! Сможешь это сделать?
* * *
В прошлом году я уже ездил в Грузию, когда пропрезидентское националистическое движение организовало поход на аварские сёла на востоке страны, в Кахети. Вознамерились «очистить священную грузинскую землю от иноземцев и иноверцев». Надо сказать, что аварцы живут там сотни лет и иноземцами себя вовсе не чувствуют. Начались вооружённые столкновения, националисты атаковали несколько аварских сёл, те ожесточённо отбивались. Дагестанцы за Кавказским хребтом готовились выступить на подмогу погибающим соплеменникам. Дело шло к войне.
Я узнал об этом в Москве, на съезде народных депутатов РСФСР. Недолго думая, предупредил секретариат об отъезде и улетел в Тбилиси.
Город меня поразил: с заходом солнца всё погружалось во тьму. Растекавшийся когда-то по вечерним улицам запах свежеиспечённого хлеба – пури, специй и нежной зелени сменился удушливым чадом: на балконах монотонным хором тарахтят электрогенераторы, прикованные к перилам тяжёлыми цепями. На улицах почти нет машин - бензин в дефиците. Рестораны и кафе пусты – еда скудная и дорогая.
Зашёл в гости к старым друзьям: он учёный-востоковед, она – дирижёр симфонического оркестра. На кухне в раковине под струйкой холодной воды брикет масла в вощаной бумаге, в мраморной пепельнице аккуратно затушенные, оставленные на потом, окурки, на столе свеча, бутылка дешёвого вина, зелень, сыр, хлеб. Непривычная скованность в общении – говорят негромко, будто с оглядкой.
В те дни я подружился с Зурабом Жвания, тогда – лидером партии зелёных. Деятельный и организованный, Зураб взял в свои руки все заботы обо мне и моих передвижениях по Тбилиси. Чтобы не терять время на дорогу, я ночевал у него дома, где была штаб-квартира партии зелёных. С утра до глубокой ночи десятки встреч с лидерами оппозиционных партий и движений, с известнейшими деятелями культуры и науки.
Все в один голос яростно осуждают Гамсахурдия и его боевиков-националистов. Только что он организовал блокаду Цхинвали, погибли мирные люди. А Звиад всё громче требует крови осетин, азербайджанцев, армян, аварцев. Такой единодушной ненависти к президенту собственной страны я ещё не встречал.
Невесть откуда появилась новейшая профессиональная видеокамера и оператор Мераб, активист партии зелёных и большой умница. Все встречи скрупулёзно записывались от начала до конца – получалось что-то вроде сборника интервью.
Через два дня достали несколько канистр бензина, и я с водителем и оператором выехал в Кахети, где происходили столкновения. Зураб Жвания остался в Тбилиси – поднимать общественное мнение против националистической политики Гамсахурдия. Тогда никто и представить не мог, как быстро и мощно сможет организоваться тбилисская интеллигенция.
А мы тем временем колесили по просёлкам Кахети, встречаясь с местными крестьянами-грузинами. Об аварцах они отзывались доброжелательно, с уважением, но разговоров о последних событиях избегали. Эмиссары Гамсахурдия на встречи не соглашались, даже рядовым бойцам было приказано к нам не приближаться и ни о чём не говорить – один из них по простоте душевной так нам и заявил.
Зашли в несколько аварских домов – люди рассказывали о многочисленных притеснениях, избиениях, и даже о блокаде нескольких сёл, когда боевики Гамсахурдия пытались жаждой и голодом заставить людей покинуть свои дома. Рассказывали о каком-то кинорежиссёре, как я потом узнал, это был Резо Эсадзе, который призывал аварцев сдаться, пока не поздно, уехать на "историческую" родину, или ассимилироваться, иными словами, раствориться и исчезнуть.
В поездке меня не оставляло желание встретиться с кем-нибудь из представителей местной власти. В большом селе Тиви мы выехали на центральную площадь. Тихое, солнечное утро. На противоположном краю площади одноэтажное, с большой застеклённой верандой, здание администрации. Несколько «Жигулей» расставлены полукругом, в них лениво покуривают бойцы с автоматами и охотничьими ружьями. Чёрная форма, красно-белые шевроны. Ещё человек десять на ступенях администрации и в тени деревьев с побеленными стволами. Внимательно нас разглядывают, негромко переговариваются. Одна из машин – зелёная «шестёрка», заводится и быстро уезжает. Мы устроились в тени тутового дерева. Весь асфальт под ним густо окрашен тёмно-бордовым соком осыпающихся ягод. Курим.
Минут через двадцать «шестёрка» возвращается, выходит молодой человек в такой же чёрной, как у остальных, форме, и уверенно направляется к нам. Идёт прямо ко мне – я единственный в костюме и при галстуке, на лацкане депутатский значок – флаг Российской Федерации с серпом и молотом:
- Ви что издес хотели?
- Тебе какое дело? – сходу обостряю разговор. Если я начну с ним что-нибудь обсуждать, никто другой ко мне уже не выйдет.
Молодой человек, не ожидавший такого хамства, застыл, округлив глаза.
Мераб мгновенно сориентировался и добавил уже по-грузински:
- Э! Ты кто такой, чтобы его спрашивать?! Ты что, не видишь, человек из правительства России приехал!
Парень снова заговорил, но уже только с оператором и по-грузински:
- Главы администрации нет, его позавчера ранили – леки ему камень в голову кинули и ещё избили сильно. И вообще, никого в администрации нет, и в ближайшие дни не будет.
- Как его зовут? – спрашиваю я по-русски.
- Паата меня зовут.
- Паата – «переводит» оператор.
- Да не его, главу администрации как зовут?
Оператор опять переводит вопрос и ответ. Никакой необходимости в переводе нет, но это способ не общаться напрямую:
- Нодари!
- А фамилия?
Парень бежит к своим. Все повылезали из машин и из тени деревьев. Собрались у ступеней администрации, спорят. Наш переговорщик возвращается:
- Берикашвили!
Нодари Берикашвили! Надо же, какое совпадение! Был у меня такой однокурсник, балагур и выпивоха. Плохо учился, хорошо пел. Найду его в Тбилиси, расскажу, чем тут его тёзка занимается.
Замечаю на веранде какое-то движение, там явно кто-то есть.
- Пошли! – делаю неопределённый жест в сторону администрации и неспешно иду через площадь. Оператор взваливает камеру на плечо и, глядя в видоискатель, идёт следом. Это военная хитрость – последний аккумулятор сел ещё вчера.
Проходим мимо чёрных рубашек. Смотрят недобро, но ничего не предпринимают, видимо, нет чёткой инструкции. Поднимаемся на веранду. Перед нами обшарпанная, когда-то белая дверь. Открываю, вхожу. Темно – ставни закрыты, узкие лучи света пробиваются через щели. Глаза привыкают к сумраку. В середине комнаты большой стол, за ним человек с перебинтованной головой. Вместо левого глаза огромная фиолетовая слива, на скуле глубокие ссадины, верхняя губа распухла.
Смотрю на него, и вдруг кровь ударяет в голову. Нодари Берикашвили!
Нодари долго всматривается, вытягивая шею:
- Расул?!
Мы обнялись. Столько лет не виделись! Надо же, как неожиданно!
- Мераб, пожалуйста, оставь нас на пять минут!
- Да, да, нам поговорить надо, идите на улицу! – поддерживает меня Нодари.
А ведь я и не заметил, как в кабинет за моей спиной вошли пять или шесть чернорубашечников, остальные толклись на веранде, перекрыв единственный выход.
До крайности удивлённые увиденным, они нехотя вышли.
Мы остались вдвоём.
- Я сейчас в Москве.
- Я знаю, в курсе твоих дел! Тебя же теперь по телевизору показывают.
- А ты как здесь оказался, Нодари? Как ты вляпался во всё это?
Нодари долго и подробно рассказывает мне о своей жизни после университета, о том, как работал в сельской школе, и из-за беспросветной бедности несколько лет не мог жениться на девушке, которую любил, как умер отец, и как он, чтобы достойно похоронить его, влез в кабальный долг, как познакомился с одним замечательным патриотом и умнейшим человеком, который привёл его в братство «Соколы Гамсахурдия», как ему доверили высокую должность главы администрации, как волшебно изменилась его жизнь, как он счастлив с молодой женой…
- Потом из Тбилиси приехала вся эта банда со своими флагами и стала командовать всеми нами. Я, если честно, здесь никаких прав сейчас не имею. Вот приедет какой-нибудь комиссар из штаба, и любое моё решение отменит, меня самого уволит, любого с улицы назначит. Моё мнение их вообще не интересует. Они же напрямую Гамсахурдия подчиняются. А я ещё должен их продуктами обеспечивать! Из чего? Где я возьму? Если что-то не так сделаю, завтра они придут и меня выбросят с этого места!
- Никто тебя жалеть не будет! Ты сам во всё это влез, так уходи сам, чего ждёшь? Уезжай отсюда!
- Куда?
Если человек задаёт этот вопрос, значит, он ещё может терпеть. Это его выбор.
Мне здесь уже нечего делать. Аварцы покидают это село. Нужно жить дальше и делать всё возможное, чтобы спасти хотя бы что-то. Едем в Тбилиси.
* * *
Третий час ночи. В штаб-квартире зелёных дым коромыслом. Тбилиси кипит, все обсуждают аварский конфликт, виднейшие представители интеллигенции открыто возмущаются действиями приспешников Гамсахурдия в Кахети.
Звоню в Махачкалу своему недавнему коллеге, редактору телевизионных новостей. Трубку снимает его жена и я долго уговариваю её разбудить мужа. Как-то это странно… Наконец, слышу Федин голос.
- Федя, записывай информацию для новостей. Завтра передайте со ссылкой на меня и скиньте в Москву по агентствам. Мне здесь неоткуда больше передать. Готов?
- Да!
Медленно, внятно диктую текст. Одна страница машинописного текста, или две минуты диктора. После каждого предложения спрашиваю:
- Записал?
- Да!
- Записал?
- Да!
Всё, как обычно.
- Ну, пока!
- Пока!
С лёгким сердцем иду спать.
* * *
Через неделю я привёз в Махачкалу фильм о событиях в Грузии и уже перед эфиром узнал, что надиктованная мною информация в редакцию не попала.
- Понимаешь, мы вечером сильно приняли… Ну и я уснул… Крепко… Я даже не помню, что разговаривал с тобой.
- Федя, но ты же записывал текст!
Фёдор полистал блокнот, широко раскрыл его и протянул мне. Аккуратные, слегка волнистые линии. Строка за строкой, несколько страниц подряд…
* * *
В последние дни в Тбилиси нарастает волна возмущений и протестов и президенту Грузии уже не до аварцев.
Вскоре Гамсахурдия отозвал своих «соколов» из Кахети, но полностью остановить начавшийся исход аварцев было уже невозможно, как невозможно оказалось остановить и протестное движение.
* * *
- Руслан Имранович, сейчас всё в руках двоих людей: Китовани и Иоселиани. Скорее всего, они вместе, так что и встреча нужна только одна. Я созвонюсь кое с кем, и к шести часам вам всё в точности доложу. Могу идти?
- Один не лети, возьми кого-нибудь из депутатов. Официально вы поедете обмениваться опытом парламентской работы. Как думаешь, кто лучше всех для этого подойдёт?
- Засухин. Наш, надёжный, выдержанный, выглядит убедительно.
Хасбулатов примерился и ловко отхватил гильотинкой кончик сигары. Придирчиво оценил срез, подровнял, опять внимательно осмотрел – всё должно быть идеально.
- Ладно. Оформляйте командировку. К шести жду.
Сергей Засухин депутат от Камчатки. Моряк, геолог, преподаватель физкультуры – про таких говорят «закалённый жизнью». Примесь корякской крови придала его внешности особый колорит: смугловатый, с жёстким взглядом и грубыми чертами лица, коренастый и мощный, как медведь.
К предстоящей поездке отнёсся философски: «Отчего ж не поехать? Когда самолёт?»
В течение нескольких часов я созванивался с Тбилиси. Точнее, звонил в Баку, оттуда человек звонил своему другу в Тбилиси, тот шёл к Зурабу Жвания и лично передавал ему моё сообщение. Было известно, что телефоны Зураба, и людей из его окружения круглосуточно прослушиваются, и в прошлом году мы условились о таком способе общения. Ответ возвращался по той же цепочке, а поскольку мобильных телефонов ещё не было, всё это занимало довольно много времени.
К вечеру Зураб сообщил – встречу организую.
* * *
В аэропорту Тбилиси нас встретила официальный представитель иностранного отдела Администрации президента Грузии Медея Тушмалейшвили и, как только сели в машину, принялась скороговоркой рассказывать популярные туристские байки. Она будет сопровождать нас всю поездку.
- Вы работали в комсомоле?
Мой вопрос сбил её с толку. Не знает, как реагировать.
- А что?
- Нет, ничего, просто спросил.
Похоже, дама обиделась. Дальше едем молча, вглядываясь в темноту за окнами.
В гостинице полумрак и тишина. В ресторане только мы. Вышли прогуляться – в центре города кое-где горят фонари. В какой-то момент я обнаружил, что на улице кроме нас никого нет. И это Тбилиси?
Делаю звонок из автомата: приехали, поселились, всё по плану.
Возвращаемся в гостиницу – завтра трудный день.
Четверг, 19 декабря 1991 года. Тбилиси, Президентский дворец.
С утра начинается «обмен опытом»: администрация президента, парламент, комиссии, комитеты, фракции, группы. Везде угощают кофе, везде можно курить – хорошо!
К середине дня до меня доходит, что наш приезд депутаты воспринимают как выражение поддержки Гамсахурдия. Вот почему радость и удивление на лицах! Ладно, радуйтесь, не жалко.
Вечером ресторан. Всё сдержанно и быстро – обстановка не располагает к долгим застольям с песнями и разносолами.
Ну, наконец! Бегу на улицу звонить: через час в начале Мцхетской улицы нас будет ждать белая «копейка» без номеров. Это минутах в пятнадцати ходьбы отсюда, но выйти нужно прямо сейчас – погуляем, осмотримся, мало ли что.
Через час подходим к назначенному месту. От кольца расходятся три улицы. Вот эта – Мцхетская.
Темень, хоть глаз коли, но мне здесь всё знакомо: в этом доме я жил почти год. На седьмом этаже Ираклий и Пати - мои друзья. Не спят - в окне гостиной тусклый свет, наверно свеча или керосиновая лампа. Жаль, не могу к ним зайти, в этот раз никаких контактов ни с кем из друзей – за нами могут наблюдать, и если что-то пойдёт не так, подведу людей под монастырь.
Вокруг никого.
- Ну что, где наш лимузин? Ты место не перепутал?
- Да точно здесь. Давай покурим.
Выкурили по сигарете. Вдалеке появились фары. Машина въехала на круг и остановилась возле нас. Мераб! Свои.
Едем. Подъёмы, спуски, повороты, за дорогой я уже не слежу – места незнакомые, да толком ничего и не видно.
Останавливаемся. Оказывается, мы уже за городом. Возле белой «Нивы» двое военных с автоматами. Откуда они здесь? Патруль?
Мераб и водитель выходят и долго о чём-то спорят с ними. Открываю дверь, долетают последние фразы:
- Нет! Нельзя и всё! У нас приказ!
Мы с Сергеем выходим из машины.
- Здравствуйте!
- Добрый вечер!
Солдаты одеты небрежно, многодневная щетина, у обоих пистолеты засунуты прямо под ремень. Никакие это не военные – гвардейцы, нас встречают.
Мераб с сожалением говорит:
- Нам нельзя ехать с вами. Мы подождём вас здесь.
Дальше едем на заднем сиденье «Нивы».
Насыпной бруствер. Проезд перекрыт деревянной рамой, обмотанной колючей проволокой. Часовые подходят к машине, с любопытством разглядывают нас, открывают «ворота». Через сотню метров шлагбаум, потом ещё одни ворота, на этот раз металлические. Становится довольно светло: ветерок разогнал облака, и небо сияет звёздами. Вокруг небольшие строения, дорожки, газоны, похоже на пионерский лагерь.
- Идите за нами, пожалуйста.
Сергей разворачивается и сходит с дорожки на газон…
Наши гвардейцы грохаются наземь и вопят:
- Стой! Назад! Быстро!
- Послушайте, я только попи́сать хочу под кустиком.
- Не надо! Здесь писайте, только на газон не ходите!
- Да почему?!
- Все газоны заминированы.
Подошли к аккуратному домику, окружённому невысокими елями.
Входим.
- Садитесь, к вам придут.
Небольшая комната. Маленький квадратный стол, четыре стула, керосиновая лампа. И полная тишина.
- Даже собак нет…
- Если и были, все, наверное, подорвались.
Ждём довольно долго, может, с полчаса. Скрипнула дверь. Мягко ступая, входит человек в военной куртке. Джаба Иоселиани – узнаю по фотографиям в прессе.
Как долетели? Как устроились? Как погода в Москве?
Через минуту в дверном проёме беззвучно появляется коренастая фигура, приближается к столу и становится видно лицо, цепкий, сверлящий взгляд – Тенгиз Китовани.
Закончили о погоде, пора приступать к делу.
- Вот наши удостоверения народных депутатов РСФСР.
- Что вы, не нужно, зачем эти формальности, мы вам верим!
Тем не менее, оба внимательно изучают документы.
Подробно излагаю всё, что поручено передать, и прошу уточнить, правильно ли меня поняли. Оба собеседника коротко повторяют смысл сообщения. Всё точно. Улыбаемся, прощаемся, как старые друзья.
- На следующей неделе смотрите новости!
Пятница, 20 декабря 1991 года. Тбилиси, Президентский дворец.
С утра обмен опытом продолжается как ни в чём не бывало: плановые встречи с депутатами, кофе, сигареты…
Последний в списке вице-спикер парламента.
Он сообщает важную новость: только что президент Гамсахурдия выдвинул Китовани и Иоселиани ультиматум: разоружиться, или они будут немедленно уничтожены ракетным ударом.
Мистическое совпадение!
Вечером улетаем в Москву.
В воскресенье передают новости из Тбилиси: гвардейцы прямой наводкой бьют из артиллерийских орудий по президентскому дворцу.
Началось!
Перед отъездом нам с Сергеем подарили по бутылке коллекционной «Хванчкары». Это вино в красивой деревянной коробке уже несколько лет стоит на полке в моём кабинете.
В коробку вложена визитка: Медея Тушмалейшвили…
