В конце 80-х годов прошлого века, в то время, когда в Москве только пробивались ростки независимого телевидения, в далекой провинции, в Махачкале, уже гремела передача «Пятый угол», в которой впервые в истории СССР в прямой эфир, в буквальном смысле «с улицы», мог выйти любой желающий.
Одним из создателей и постоянным ведущим этой передачи был Расул Микаилов. Через несколько лет он стал народным депутатом РСФСР, долгое время руководил информационно-аналитическим управлением Администрации Президента России.
Расул - свидетель и непосредственный участник важнейших событий истории новой России.
Разговор с Расулом о его предках, нём самом, о его работе на телевидении и в Верховном Совете РСФСР, о Дагестане и России новейшего времени.
Саид Ниналалов (С. Н.): Расул, я слышал об удивительной судьбе твоего деда. Расскажи, пожалуйста, откуда ты родом, что тебе известно о твоих предках.
Расул Микаилов (Р. М.): Мой дед по материнской линии, Ахмед, был из известного гоцатлинского рода Мирзаевых. Они прямые потомки хунзахских чанка. В конце 20-х, начале 30-х годов – в разгар коллективизации, советская власть безжалостно расправлялась со всеми, кто представлял опасность и мог сопротивляться угнетению крестьян. Бывшие землевладельцы, их дети уничтожались без разбора, а уж потомки ханского рода тем более. Опасность надвигалась очень быстро – сотрудниками ЧК прилюдно был убит старший брат – в любой момент Ахмеда могли арестовать, убить без суда и следствия. Дед взял младших брата и сестру и уехал в Дербент, потом в Махачкалу, а оттуда ещё дальше - в Казань.
В начале 30-х годов Казань была признанным образовательным центром. Там дед стал глубоко изучать фарси и пушту, татарский и узбекский языки. Языки давались ему легко – аварцы в то время свободно говорили не только на родном языке, но и на кумыкском, и на русском. У деда были феноменальная память и музыкальный слух, он мог без труда воспроизвести любой акцент, манеру говорить, даже чужой голос – потом я сам этому не раз был свидетель.
В Казани Ахмед встретил девушку необыкновенной красоты. Изначально шансов у него почти не было – он аварец, а кто такие аварцы, в Татарии даже и не слышали. Но он как человек предприимчивый и смелый представился родителям девушки татарином, стал приходить в гости, отцу неизменно приносил бутылочку водки, матери обязательно презенты. Говорил по-татарски, причём с казанским акцентом. В общем, вошёл в доверие.
В конце концов Раузу выдали за него. Потом, когда выяснилось, что Ахмед не татарин, мать сказала: ладно, что теперь поделаешь, главное, что мусульманин и хороший человек.
Такой пары, как они, я никогда вообще не встречал. Душа в душу жили - никогда друг на друга не повышали голос – полное взаимопонимание.
Вскоре они переехали в Ташкент. Кроме знания языков у Ахмеда было ещё одно уникальное свойство – лицо. Он был похож и на афганца, и на узбека – везде мог сойти за своего. Прибавьте к этому смелость горца и абсолютное хладнокровие. Идеальное сочетание качеств для разведчика.
Неудивительно, что довольно быстро Ахмед привлёк внимание спецслужб и вскоре поступил в разведшколу, которая готовила разведчиков для работы в восточных странах. После подготовки его забросили в Афганистан. Дед несколько лет был там нелегалом – высший пилотаж для сотрудника разведки. Насколько мне известно, в Афганистане он был пуштуном. Дома хранится малюсенькая фотография, где он в пуштунской одежде.
Несколько раз секретно посещал Ташкент, где встречался с семьей. А в основном, как рассказывала бабка, ей звонили, приглашали в сквер. На скамейку садился рядом человек с корзиной фруктов, передавал бумажку – два-три слова «Люблю, целую, все хорошо». Так она узнавала, что муж жив. Затем связной забирал записку и уходил, а корзина оставалась.
После успешного выполнения разведзадания Ахмед поехал в Афганистан уже легально, с семьёй - военным атташе, затем был военным атташе в Турции, в Чехословакии.
О том, раннем периоде жизни деда я знаю очень немного, он даже своего сына, который был офицером-пограничником - тоже сотрудником КГБ, до последнего не посвящал в подробности: «Буду умирать, расскажу». Не успел…
С. Н.: Получается, сам Бог тебе велел идти в спецслужбы – в КГБ или Службу внешней разведки. Там и тайна, и романтика…
Р. М.: Действительно, когда мне было 15 лет, дед предложил мне поступать в ленинградскую школу КГБ: «Из тебя выйдет отличный разведчик», но диссидентское влияние отца и тётки Кисаны уже коснулось меня и слово «КГБ» было табуированным. Кроме того с детства у меня было что-то вроде программы - посвятить себя языкознанию. Когда меня, ещё первоклассника, спрашивали: «Кем ты хочешь стать?», я неизменно отвечал: «Поступлю на иберийско-кавказское отделение филологического факультета в Тбилиси, буду кавказоведом». Другого пути не было. Я ответил деду: «Не могу, поеду в Тбилиси».
Интересно, как сложилась бы моя карьера, да и вся жизнь, если бы я тогда выбрал КГБ… При моём-то характере!
Дед мой по отцовской линии Шихабудин родом из Нижнего Караная, а корни его предков из Ругуджа. Кстати, ругуджинец Абдурахман Даниялов и Шихабудин Микаилов двоюродные или троюродные братья (к стыду своему плохо знаю эти важные детали).
Все в нашем роду - военные. До Шамиля, при Шамиле, после Шамиля воевали.
Прадед Ильяс был вахмистром в Дагестанском иррегулярном конном полку. Выйдя в отставку, купил в Нижнем Каранае дом. Он был человеком предприимчивым, обеспеченным, но после революции, когда стало понятно, что это надолго, вынес мешки с обесценившимися «катеринами» - деньгами, которые заработал за всю жизнь, во двор и сжёг. После этого он прожил недолго.
Шихабудин сел на коня раньше, чем встал на ноги. В юности служил всадником в том же Дагестанском иррегулярном конном полку, после революции перешёл на сторону красных. Стал командиром эскадрона. Участвовал в боях с отрядами Нажмудина Гоцинского от начала и до самого Ведучи.
Как бывший красный командир, Шихабудин был востребован советской властью. Его назначили сначала судьёй в Гуниб, а потом прокурором Нагорного Дагестана. После того, как он отказался поддержать расстрельные приговоры целому ряду сдавшихся советской власти и примирившихся белых офицеров-дагестанцев, началась чёрная полоса в его жизни. По сути, он подписал приговор себе самому. Спасла его, как ни странно его научная деятельность – к тому времени Шихабудин активно занимался изучением аварских диалектов, собирал материалы для аварского словаря, переводил книги русских писателей - Пушкина, Толстого, Гоголя на аварский язык. До сих пор эти книги издаются на аварском языке в переводах Ш.И.Микаилова. Недолго думая, дед уехал в Москву – учиться и работать над научными трудами.
Вернулся, когда всё уже улеглось. Поселился в Буйнакске. Организовал и возглавил первый аварский драмтеатр. Его жена - моя бабка, Мария Фёдоровна Баракова (она осетинка и её родовое имя Марьям Тотруковна Баракъти) в Москве работала референтом Серго Орджоникидзе, в Буйнакске была назначена директором детского дома.
Потом дед учился в докторантуре в Тбилиси, там была сильнейшая лингвистическая школа. Впоследствии в Тбилиси поступил его средний сын Эльдар Микаилов, дочь Райханат, которую все на художественно-графическом факультете ДГПИ знали как Кисану. Мой отец Казбек учился там же, в Тбилиси.
В Грузии дед познакомился с выдающимся лингвистом Арнольдом Степановичем Чикобава (Чикобава – истинный автор всех трудов Сталина по языкознанию). Они начали плодотворно сотрудничать, а потом и подружились. Через много лет это обстоятельство сыграло в жизни Шихабудина счастливую роль. Дед, как и большинство лингвистов-кавказоведов того времени, был сторонником яфетической теории Н.Я.Марра. Это едва не погубило его. В 1950 году Сталин объявил теорию Марра идеалистической, а следовательно, вражеской, на его последователей обрушились репрессии. Вскоре «Дагестанская правда» опубликовала на весь разворот статью «Шихабудин Микаилов – космополит». Это означало как минимум «десять лет без права переписки». Но тут вмешался всесильный Чикобава – спас.
Тбилиси многие десятилетия был не только центром лингвистической науки, но и всесоюзным диссидентским «рассадником». Тбилисская интеллигенция практически не скрывала своих антисоветских убеждений. Когда я приехал туда учиться, всё было именно так.
Я рос в семье, которая изначально была заряжена к коммунистической власти критически образом. Даже дед – красный командир - никогда не был членом партии. Интересно, никто из тех Микаиловых, кто учился в Тбилиси, в партию не вступил.
У нас не было трепетного почтения к коммунистическому строю, а когда нет преклонения, возникает свободный критический взгляд, и начинаешь ясно видеть, что никакая это не демократия, нисколько не народный строй, а абсолютная волюнтаристская диктатура. Думаю, именно тбилисская атмосфера свободомыслия помогла открыть глаза.
Дома я читал все, что нельзя было читать – самиздат у нас был всегда. Но всё же живое общение со свободными духом людьми сыграло в формировании моего мировоззрения решающую роль.
С. Н.: Расскажи, пожалуйста, о том, где и как учился. Как ты стал тем Расулом Микаиловым, которого знает весь Дагестан?
Я учился в школе, которой сейчас нет – во второй школе Махачкалы. Школа хорошая была, классическое такое здание, учителя были замечательные. В первый класс я пошел в шесть лет и к этому времени уже прочитал несколько увесистых книг типа «Робинзона Крузо», поэтому в школе с букварями и прописями было ужасно скучно.
Учиться по-настоящему начал позже – только к классу восьмому-девятому появился азартный интерес к учебе.
Хулиганил, конечно, даже в пионеры меня года два не принимали – дисциплина «хромала» на обе ноги. А в комсомол я сам не пошел. С этим, кстати, связан один интересный эпизод.
Закончил школу, сдал экзамены. Всё! Прихожу за аттестатом, а не дают! Зайди, говорят, к директору.
В кабинете у Тамары Тимуровны, директора школы, сидит лощёный такой тип, представитель райкома комсомола. Начинает мне рассказывать, что никакого аттестата я не получу, пока не вступлю в комсомол.
Я возмущался, спорил, но всё без толку. Потом Тамара Тимуровна уже мне одному говорит: «Расул, ты никуда не поступишь, пока ты не в комсомоле. Иди, получи этот несчастный билет, а потом что хочешь с ним делай. Тебе ведь нужен аттестат?». Она знала, что говорила.
Вечером в райкоме комсомола, по-моему, где-то на Кирова, собрали ещё человек пять-шесть таких же «неохваченных», как и я. «Фотографии принесли?» - «Да, вот». «Ждите! Вон, стенд изучайте пока». Там на стенде вся история комсомола.
«Сколько орденов у комсомола?» - смотрю на стенд и отвечаю – «Шесть». «Какие ордена?» - «Ну, такие…», - всё же написано. «Поздравляем вас с вступлением в ряды…!»
Тут же выдали билет. Так я стал комсомольцем.
В университете в Тбилиси я учился только на пятерки. А как по-другому - на отделении иберийско-кавказских было всего два студента - я и студентка из Венгрии. Она поступила беременной, родила, и снова забеременела. Так что я ходил на занятия почти всегда один. Индивидуальное, можно сказать, образование, при этом бесплатное. Некоторые, общенаучные дисциплины проходили со всем потоком филфака, а всё языкознание – отдельно. Преподаватели - академики, профессора, среди которых был даже Арнольд Степанович Чикобава (тот самый!) - назначают мне время, и мы целый день занимаемся. Это не учеба была, а просто рай для любознательного студента – я мог задавать неограниченное количество вопросов и набирался знаний с необыкновенной скоростью, буквально впитывал информацию, читал круглосуточно, книги глотал пачками.
В какой-то момент возникло ощущение, что я сам лучше всех знаю, что мне нужно читать, куда двигаться, рамки учебного курса стали мешать, опять на занятиях стало скучно, как когда-то в школе. Как говорится, стал отрываться от земли. За первый семестр третьего курса, с середины сентября до середины декабря, я вообще ни разу не появился в университете. Пришел на сессию и сдал все на «отлично». Вызывает замдекана: «Слушай, так нельзя, мы всё понимаем, ты молодец, мы тобой гордимся, но тебя нет на факультете! Все студенты видят, что тебя нет! Это плохо кончится!».
Но я его уже не слушал - к этому моменту у меня появились другие приоритеты. Я уже говорил тебе про настроения в среде грузинской интеллигенции – большинство было открытыми, ярыми антисоветчиками. Влился в этот круг и я. Нет смысла описывать подробности – они в общем-то такие же, как и у всех диссидентов того периода – всё это описано в литературе сто раз. Отдавались этой деятельности с жаром, со всей энергией. Помню, даже стихийные ночные гуляния десятков тысяч болельщиков тбилисского «Динамо», когда оно выиграло Кубок Кубков в Германии, мы активно пытались развернуть и превратить в массовое антисоветское выступление.
Конечно, это не осталось незамеченным. Взяли, как говорится, под наблюдение. Одна беседа, вторая. Потом «зарубили» уже согласованный перевод в университет Сорбонны во Францию, куда я должен был уехать по линии обмена студентами. Намекнули, что в отношении меня в КГБ возбуждено уголовное дело - через друзей отца я узнал, что никакого дела вроде бы нет, но умные люди советовали исчезнуть, не дожидаясь настоящих проблем.
Я нашел выход. 1982 год, в разгаре война в Афганистане. Пишу заявление: «Прошу добровольно направить меня для выполнения интернационального долга с прохождением службы в Демократической Республике Афганистан». Военком с понимающей улыбочкой спрашивает: «Что, жениться не хочешь?» - При чем тут это? А, ну да!
Назначили дату призыва. В последний день сдал в деканат заявление: «В связи с семейными обстоятельствами прошу предоставить мне академический отпуск на год». Думаю, два года армия, потом разберемся, восстановлюсь.
Зря расслабился. Из деканата стуканули. Но не в КГБ, а домой. Сижу в общежитии, собираю отходную - завтра в восемь утра быть в военкомате с вещами.
Стук в дверь, открываю. Стоит Кисана на пороге. Я даже не мог понять, это на самом деле, или снится? Она на такси добралась из Махачкалы в Баку, потом из Баку выехала в Тбилиси на поезде. На подъезде к городу катастрофа - поезд сошел с рельсов. Есть раненые, погибшие. На Кисане – ни царапины. Опять в такси и в Тбилиси. Успела!
Любой другой человек с этой задачей не справился бы, но это же Кисана! В результате в Афганистан я не поехал.
Короче, весной 1982 года я вернулся в Махачкалу. До сентября времени полно. Делать нечего. Гулянки начались по полной программе, и к середине лета я понял, что погибаю. Всё! Пора браться за учебу.
В первый же день в Дагестанском университете я встретил девушку. Прекрасная девушка идет прямо на меня. Я её спрашиваю, где тут у вас третий курс. Она отвечает – пошли со мной. И рядом с собой посадила. Так мы рядом и остались на всю жизнь.
В Махачкале было тихо, как в подвале – это если сравнивать с Тбилиси, и уже ничто не отвлекало меня от учёбы. Я одновременно начал заниматься и научной работой. Честно скажу, более счастливых моментов в моей жизни не было. Когда пишешь, приходит вдохновение. Момент совершения научного открытия - особенное состояние, которое я не могу ни с чем сравнить. Интеллектуальное озарение это потрясающий восторг.
На пятом курсе, в апреле, мы сыграли свадьбу. Начались выпускные экзамены – всё отлично. Последний экзамен научный коммунизм. Не знаю, что на меня тогда нашло, говорю: «Не буду сдавать эту ерунду! Такого предмета нет!». Уж как они там разобрались, но мне поставили тройку или даже четверку, не помню. Полагаю, просто не хотели скандала – как они будут объяснять, почему я отказываюсь сдавать экзамен, а главное, почему в таком случае не проявили бдительность и вовремя не сообщили куда следует.
С. Н.: Расул, ты из тех, кто знает сладость творчества, удовольствие от научной работы. Но в науку ты не пошел. Ты пошел на телевидение. Наука, думаю, потеряла от этого, но мы все получили передачу «Пятый угол». Расскажи об этом подробнее.
Р. М.: Я собирался идти в аспирантуру. Научная работа уже была написана. Экзамены должны были начаться в декабре, по-моему. А до декабря что делать, чем заниматься? Я и сам вижу надвигающуюся опасность - опять безделье, и опять меня может повести в сторону. И тут снова своё слово сказала Кисана: «Слушай, чего будешь без дела болтаться. Иди на телевидение. Чем-нибудь там займись».
Для меня телевидение – дом родной. В детский сад я ходить отказывался, как говорили, ревел до колик, и Кисана, которая работала на телевидении режиссёром, жалея, брала меня с собой. Как говорил один режиссер: «Все пульты обосс..л!». Хотя была и от меня какая-то польза - играл детские роли: мальчиков, девочек, сообразно возрасту. Есть даже фотография: революционный матрос, перепоясанный пулемётными лентами, рядом его жена с младенцем на руках. Кто младенец, понятно. В этой обстановке я рос и к огромным телекамерам относился, как к домашней мебели.
На телестудии зашёл к Геннадию Фролову. Он говорит: «А, это ты? Звонила мне Кисана. Что-нибудь умеешь?» Я говорю: «Писать умею, а так ничего особенного». «Иди, - говорит, - к Абдурахману Гаджиеву в «Новости».
Абдурахман отличался тем, что ни секунды не стеснялся крикнуть из своего кабинета: «Расул! Как пишется - пАмидор или пОмидор?» Кричу в ответ из своей комнаты: «пОмидор!». Или: «Где пишется два «л» - в слове «аллея» или «галерея»? При этом наш главный редактор обладал таким тонким журналистским чутьём, что никакое образование его не заменит.
Абдурахман грохнул на стол огромную папку писем от спецкоров и вторую такую же – от рабкоров. Каждое письмо в три километра на несколько листов, причем содержание примерно одинаковое. Нужно сокращать каждое примерно до пары строчек, при этом сохраняя смысл. Корпел несколько дней, справился.
Однажды нужно было снимать важную партконференцию, а все корреспонденты оказались в разъездах. Вспомнили про меня. Поехал, сделал отличный репортаж. Теперь все партконференции – мои.
В другой раз прибегает взмыленная ассистент режиссёра: «Есть хоть кто-нибудь из журналистов?» - «Что случилось?» – «Надо вести интервью в прямом эфире, а ведущий опаздывает. Бегом!» - «Я даже не знаю, как его зовут!» – «Да беги же скорей! Там написано, как его зовут!». Оказался какой-то знатный виноградарь. Душевно поговорили, точно уложились в хронометраж. Спокойно, никакого волнения. А что мне волноваться, я что – телекамер не видел? Отметили, похвалили на летучке. И вот так потихоньку и потянулось. Прошел ноябрь, декабрь, январь… Не пошел я ни в какую аспирантуру, так и застрял на телевидении.
Дагестанское общественно-политическое и новостное вещание было в то время убогим до последней крайности: соцсоревнование, надои, намолоты, вывоз навоза на поля, «тревожные сигналы» с мест – дальше критики какой-нибудь жилконторы дело никогда не шло. И концерты, концерты, концерты... А в союзной прессе уже идут жаркие политические дискуссии, Ельцин, Сахаров - весь мир меняется.
Меня перевели старшим редактором в редакцию молодёжных программ. Тогда это было что-то вроде того самого райкомовского комсомольского стенда, только в телевизионном варианте. Мы с режиссёром Александром Гентелевым (кстати, в прошлом году весь мир, кроме России, разумеется, увидел его документальный фильм «Игры Путина») решили всё в корне изменить. Нужна передача, которая будет говорить на современном языке, которую будет смотреть молодёжь, в которой мы сможем обсуждать то, что нас всех по-настоящему волнует.
Так возникла идея создания новой программы. Почти до самого эфира у передачи не было названия – ничего подходящего не могли придумать. Потом ассистент режиссёра, совсем ещё мальчишка, говорит: «Пятый угол!» Сначала как-то не приглянулось, какое-то «угловатое» название, а потом ничего, понравилось, приняли.
Сделали такую передачу, что у самих коленки задрожали. В то время Магомед Гамидов, председатель Гостелерадио Дагестана, был на отдыхе в Кисловодске, а его заместитель Феликс Астратьянц в Пятигорске, или наоборот, ну, неважно. Салам Хавчаев, не особо вдаваясь, черкнул разрешение.
Поставили микрофоны в городе для свободного доступа всех желающих. Прямой эфир: люди подходят – «Алло, я в эфире что ли?» - «Да! Говорите, высказывайте своё мнение!» - а сам думаю - только не матерись. Некоторые от удивления даже вопросы свои забывали. Для людей это был настоящий праздник – вспомните, какие тогда были порядки и вдруг возможность сказать всему народу буквально всё, что считаешь нужным, без всякой цензуры.
Что тут началось! Руководители Гостелерадио - из Кисловодска и Пятигорска прилетели, обком партии, разборки. Феликс Астратьянц - наш учитель, и он единственный нас поддержал. Думаю, это был и его звездный час, и надо отдать должное его жизненному опыту, прикрывал он нас виртуозно. Разносил за малейшую профессиональную ошибку яростно, ну просто на молекулы разбирал, и тут же показывал, объяснял, как работать ярко, принципиально, при этом не подставляясь. На внутренних летучках размазывает нас по стенке, а когда атака со стороны – стоит за нас, как скала! Мы долго не могли понять, почему он нас так беспощадно ругает, ведь мы такие красавцы! Только много времени спустя понял я, что он нас так воспитывал, жизни дураков учил. Героический человек, только не сразу мы это поняли и оценили. Хотя нет, не буду говорить за всех нас – лично я не сразу понял. Кстати, именно от него я впервые услышал странную, как мне тогда показалось, фразу: «Политика – искусство возможного. Возможности у тебя сегодня может не быть. Создай эту возможность сегодня, и завтра ею распорядись».
Однажды зимой подъезжаем к Унцукулю. На окраине села огромное заснеженное поле. Религиозный праздник выпал в тот год на это время. Сейчас не помню, какой именно. Люди стоят босые в снегу, рядами, сотнями - молятся. А рядом мечеть закрытая, в мечети молиться нельзя – там склад. Прямо комок в горле. И мы сделали репортаж. Его запретили. А мы его всё равно выдали в эфир. Это была наше понимание свободы и ответственности перед обществом и временем.
Гамидова вызвали в обком партии (мне потом пересказали этот разговор): «Или ты, Магомед, или этот сопляк – на телевидении останется только один из вас – другого варианта нет!» Вот так.
А мы продолжаем давить. Момент, когда меня можно было просто так уволить, был упущен – популярность стала для меня своеобразной защитой. Передачу тоже не закроешь, всё - поезд ушел!
И тогда наверху возник план «Б» – ввести новую фигуру в нашу передачу и потихоньку выдавить меня. Я не называю имя человека, которого нам в передачу «подсадили», на то есть причина. За несколько дней до этого меня предупредил один человек из органов (старый друг и соратник моего деда Ахмеда): «Ты знаешь, кого на работу принимаешь?» - «Журналист, говорят, неплохой» - «Не заблуждайся! Он, конечно, журналист, но он наш человек. Все, что ты будешь говорить, все, что вы будете делать, все будет попадать в отчёты. Не болтай лишнего!».
И тут я совершил тактическую ошибку – ввязался в игру с КГБ, начал их провоцировать, пытался вывести на чистую воду. Организовывал как бы случайные утечки ложной информации, постановочные звонки, ловушки информационные. Это было наивно, конечно, с моей стороны, как будто какие-то там мои «разоблачения» могли напугать или остановить Контору…
Вскоре мы вышли с идеей прямого эфира с начальником КГБ Дагестана генералом Мошковым и, к нашему удивлению, тот согласился. Это было впервые в истории КГБ СССР. Вопросы, конечно, были заготовлены, как сейчас помню, шесть вопросов, но остальные-то нет, по нашей традиции микрофоны для публики стояли на площади Ленина, в фойе университета и мединститута. Через год был такой же прямой эфир в Москве с председателем КГБ СССР и ведущий всё хвастался: «Впервые! Впервые!», а я не выдержал и прокричал в экран: «Первые мы!»
Новый сотрудник потихоньку освоился, научился работать в эфире, и я начал привыкать к нему, как к человеку, который всегда рядом. Потерял бдительность. А зря…
Начали проявляться последствия непрерывных утечек служебной информации - если мелочёвка шла гладко, то всё, что касалось политики, митингов, острой социальной тематики, стало буксовать. Одна за другой отменяются встречи, люди перестают выходить на связь, в последний момент отказываются давать интервью… Кто-то всё время шёл на шаг впереди меня.
План «Б» вошёл в финальную фазу.
Зовут на партсобрание. - Я, говорю, причём? – Вопрос о тебе. – Ладно, приду.
Зачитывают преамбулу: деструктивная деятельность, антисоветская пропаганда, возбуждение розни, провокационные заявления, нагнетание социальной напряжённости…
Решили: «Рекомендовать руководству Гостелерадио... Отстранить… Понизить… Перевести…». Кто «За»? Единогласно!
Сами себе же и рекомендовали.
Только успел выйти покурить - приказ уже висит на доске объявлений.
Потом на встречах со зрителями я говорил, что решил уйти сам - мне было стыдно признаться посторонним людям, что мои же коллеги-соратники собрались на партийной сходке, плюнули в лицо всей команде «Пятого угла», а меня выгнали, как прокажённого. Что ими двигало? Я знаю ответ на этот вопрос, но оставлю его при себе. Сами догадаетесь.
А передача загнулась. Перестала быть острой, интересной и угасла, как догоревшая свеча.
Так началась моя работа в «Сирене» (криминальные новости). Я привлёк к работе человека с редким по тем временам сокровищем – компактной видеокамерой, которая могла снимать так, как не снилось ни одной студийной кинокамере – долго и при любом освещении. Снимать приходилось в основном по ночам: аварии, трупы, раненые, притоны разные, наркоманы, бандиты… Меня выручали ребята из прокуратуры, которые давали копировать оперативные видеозаписи с мест преступления и со следственных экспериментов. В МВД работал мой друг Рашид Алиев (брат покойного Ванати Алиева), он тоже очень активно мне помогал. Федя Завьялов сделал «Сирену» интересной передачей, мне достаточно было её просто не испортить.
С. Н.: Первый состав народных депутатов РСФСР – наверное, это были единственные в новой России честные выборы. Как ты стал депутатом?
Как-то сидим, выпиваем. Федя Завьялов, Алик Абдулгамидов, Саша Назаревич, Юра Софронов. Бутылка водки, колбаса, майонез - что там на нашу зарплату, на эти несчастные три рубля можно взять? Говорим о том, о сём. Смотрим телевизор одним глазом, идут трансляции из Верховного Совета СССР. Саша Назаревич, обжигаясь, докуривает свой микроскопический окурок и говорит: «Завтра собрание по выборам». - «Ну да, выдвигаем председателя в депутаты». – «Я завтра выдвину Расула». Мы все на него накинулись: «Саша, ты чего? Ты понимаешь, что говоришь? Там всё уже решено, общее собрание – радио, телевидение, ТТЦ, целых 800 человек. Понятно же, кого выдвинут, мы там и рядом не стояли. Саша, это просто смешно, тебя засмеют». – «Оставьте ради Бога, засмеют, не засмеют, это мое дело!»
Начинается собрание. Зал битком, даже на подоконниках сидят. Начальство, приглашённые, весь официоз. Выдвигают Магомеда Гамидова и еще кого-то для галочки. И тут Саша Назаревич, который вообще стоит у двери, выкрикивает: «Я предлагаю Микаилова». – «Кого? Да перестань со своими глупостями!» - «Какие глупости, имею право выдвинуть!»
Шум начался, народ скандалы любит. Назаревич не сдаётся - упёрся, как бык. Тут его стали поддерживать сначала единицы, потом по всему залу поднялся громкий ропот. Всё-таки записали. Начались выступления. Хвалят Гамидова. Вдруг кто-то выступил в мою поддержку, следом другой, третий, говорят такие вещи, что я даже понять не могу, о ком это речь. Ведь когда работаешь самозабвенно, не задумываешься, как это выглядит со стороны, принимаешь какие-то решения, делаешь какие-то шаги. А оказывается, простые люди, рядовые сотрудники – монтажёры, осветители, ассистенты – прекрасно видят и оценивают твои усилия. Выступают сотрудники радио, технических служб, которых я даже в лицо не всех знаю. Короче, проголосовали: около 300 за Гамидова, и где-то 500 за меня.
«Неправильно посчитали, пересчитать!». Во второй раз за меня оказалось еще больше голосов.
Прихожу домой и говорю: меня выдвинули кандидатом в депутаты.
Началась предвыборная кампания, а для меня это обычный рабочий режим – ежедневные поездки и многочисленные встречи с простыми людьми. Мой округ самый большой на Северном Кавказе: Сергокалинский район, Ленинский район (сейчас Карабудахкентский) и вся Махачкала. Как шутили мои помощники: «За три месяца в округе не осталось ни одной двери, в которую ты не зашёл!». Конечно, все мои избиратели знали меня в лицо – здесь мне профессия сильно помогла, но я думаю, что победил я потому, что лично сам приехал в каждое село, в каждый хутор, на каждую улицу, пожал каждую протянутую мне руку, услышал каждое сказанное мне слово.
Когда закрывается одна дверь, открывается другая. Не бывает иначе, это закон мироздания. Всегда открывается новая дверь, но часто ты просто не знаешь этого. Из-за лени, из-за обиды, злости, разочарования человек опускает руки, считая, что всё рухнуло, что возможности его иссякли, начинает искать, кто его сглазил, порчу наслал. Глупости! Если кончилась лёгкая жизнь, это говорит только об одном, пора переходить на другой, более сложный уровень. Не все это понимают и упускают иногда единственный шанс. Философ Гурджиев проповедовал кроме всего прочего идею добровольного осознанного страдания. Только тот, кто страдал, познал разочарование, горе, боль утраты, может увидеть больше и дальше других. Тот, кто не испытал страданий, тот ещё слеп. Тогда я этого не понимал. Но чья-то неведомая рука привела меня к новой двери и я в неё вошёл.
Разговор с Расулом Микаиловым не ограничится только пятью вопросами. Продолжение следует…
Одним из создателей и постоянным ведущим этой передачи был Расул Микаилов. Через несколько лет он стал народным депутатом РСФСР, долгое время руководил информационно-аналитическим управлением Администрации Президента России.
Расул - свидетель и непосредственный участник важнейших событий истории новой России.
Разговор с Расулом о его предках, нём самом, о его работе на телевидении и в Верховном Совете РСФСР, о Дагестане и России новейшего времени.
Саид Ниналалов (С. Н.): Расул, я слышал об удивительной судьбе твоего деда. Расскажи, пожалуйста, откуда ты родом, что тебе известно о твоих предках.
Расул Микаилов (Р. М.): Мой дед по материнской линии, Ахмед, был из известного гоцатлинского рода Мирзаевых. Они прямые потомки хунзахских чанка. В конце 20-х, начале 30-х годов – в разгар коллективизации, советская власть безжалостно расправлялась со всеми, кто представлял опасность и мог сопротивляться угнетению крестьян. Бывшие землевладельцы, их дети уничтожались без разбора, а уж потомки ханского рода тем более. Опасность надвигалась очень быстро – сотрудниками ЧК прилюдно был убит старший брат – в любой момент Ахмеда могли арестовать, убить без суда и следствия. Дед взял младших брата и сестру и уехал в Дербент, потом в Махачкалу, а оттуда ещё дальше - в Казань.
В начале 30-х годов Казань была признанным образовательным центром. Там дед стал глубоко изучать фарси и пушту, татарский и узбекский языки. Языки давались ему легко – аварцы в то время свободно говорили не только на родном языке, но и на кумыкском, и на русском. У деда были феноменальная память и музыкальный слух, он мог без труда воспроизвести любой акцент, манеру говорить, даже чужой голос – потом я сам этому не раз был свидетель.
В Казани Ахмед встретил девушку необыкновенной красоты. Изначально шансов у него почти не было – он аварец, а кто такие аварцы, в Татарии даже и не слышали. Но он как человек предприимчивый и смелый представился родителям девушки татарином, стал приходить в гости, отцу неизменно приносил бутылочку водки, матери обязательно презенты. Говорил по-татарски, причём с казанским акцентом. В общем, вошёл в доверие.
В конце концов Раузу выдали за него. Потом, когда выяснилось, что Ахмед не татарин, мать сказала: ладно, что теперь поделаешь, главное, что мусульманин и хороший человек.
Такой пары, как они, я никогда вообще не встречал. Душа в душу жили - никогда друг на друга не повышали голос – полное взаимопонимание.
Вскоре они переехали в Ташкент. Кроме знания языков у Ахмеда было ещё одно уникальное свойство – лицо. Он был похож и на афганца, и на узбека – везде мог сойти за своего. Прибавьте к этому смелость горца и абсолютное хладнокровие. Идеальное сочетание качеств для разведчика.
Неудивительно, что довольно быстро Ахмед привлёк внимание спецслужб и вскоре поступил в разведшколу, которая готовила разведчиков для работы в восточных странах. После подготовки его забросили в Афганистан. Дед несколько лет был там нелегалом – высший пилотаж для сотрудника разведки. Насколько мне известно, в Афганистане он был пуштуном. Дома хранится малюсенькая фотография, где он в пуштунской одежде.
Несколько раз секретно посещал Ташкент, где встречался с семьей. А в основном, как рассказывала бабка, ей звонили, приглашали в сквер. На скамейку садился рядом человек с корзиной фруктов, передавал бумажку – два-три слова «Люблю, целую, все хорошо». Так она узнавала, что муж жив. Затем связной забирал записку и уходил, а корзина оставалась.
После успешного выполнения разведзадания Ахмед поехал в Афганистан уже легально, с семьёй - военным атташе, затем был военным атташе в Турции, в Чехословакии.
О том, раннем периоде жизни деда я знаю очень немного, он даже своего сына, который был офицером-пограничником - тоже сотрудником КГБ, до последнего не посвящал в подробности: «Буду умирать, расскажу». Не успел…
С. Н.: Получается, сам Бог тебе велел идти в спецслужбы – в КГБ или Службу внешней разведки. Там и тайна, и романтика…
Р. М.: Действительно, когда мне было 15 лет, дед предложил мне поступать в ленинградскую школу КГБ: «Из тебя выйдет отличный разведчик», но диссидентское влияние отца и тётки Кисаны уже коснулось меня и слово «КГБ» было табуированным. Кроме того с детства у меня было что-то вроде программы - посвятить себя языкознанию. Когда меня, ещё первоклассника, спрашивали: «Кем ты хочешь стать?», я неизменно отвечал: «Поступлю на иберийско-кавказское отделение филологического факультета в Тбилиси, буду кавказоведом». Другого пути не было. Я ответил деду: «Не могу, поеду в Тбилиси».
Интересно, как сложилась бы моя карьера, да и вся жизнь, если бы я тогда выбрал КГБ… При моём-то характере!
Дед мой по отцовской линии Шихабудин родом из Нижнего Караная, а корни его предков из Ругуджа. Кстати, ругуджинец Абдурахман Даниялов и Шихабудин Микаилов двоюродные или троюродные братья (к стыду своему плохо знаю эти важные детали).
Все в нашем роду - военные. До Шамиля, при Шамиле, после Шамиля воевали.
Прадед Ильяс был вахмистром в Дагестанском иррегулярном конном полку. Выйдя в отставку, купил в Нижнем Каранае дом. Он был человеком предприимчивым, обеспеченным, но после революции, когда стало понятно, что это надолго, вынес мешки с обесценившимися «катеринами» - деньгами, которые заработал за всю жизнь, во двор и сжёг. После этого он прожил недолго.
Шихабудин сел на коня раньше, чем встал на ноги. В юности служил всадником в том же Дагестанском иррегулярном конном полку, после революции перешёл на сторону красных. Стал командиром эскадрона. Участвовал в боях с отрядами Нажмудина Гоцинского от начала и до самого Ведучи.
Как бывший красный командир, Шихабудин был востребован советской властью. Его назначили сначала судьёй в Гуниб, а потом прокурором Нагорного Дагестана. После того, как он отказался поддержать расстрельные приговоры целому ряду сдавшихся советской власти и примирившихся белых офицеров-дагестанцев, началась чёрная полоса в его жизни. По сути, он подписал приговор себе самому. Спасла его, как ни странно его научная деятельность – к тому времени Шихабудин активно занимался изучением аварских диалектов, собирал материалы для аварского словаря, переводил книги русских писателей - Пушкина, Толстого, Гоголя на аварский язык. До сих пор эти книги издаются на аварском языке в переводах Ш.И.Микаилова. Недолго думая, дед уехал в Москву – учиться и работать над научными трудами.
Вернулся, когда всё уже улеглось. Поселился в Буйнакске. Организовал и возглавил первый аварский драмтеатр. Его жена - моя бабка, Мария Фёдоровна Баракова (она осетинка и её родовое имя Марьям Тотруковна Баракъти) в Москве работала референтом Серго Орджоникидзе, в Буйнакске была назначена директором детского дома.
Потом дед учился в докторантуре в Тбилиси, там была сильнейшая лингвистическая школа. Впоследствии в Тбилиси поступил его средний сын Эльдар Микаилов, дочь Райханат, которую все на художественно-графическом факультете ДГПИ знали как Кисану. Мой отец Казбек учился там же, в Тбилиси.
В Грузии дед познакомился с выдающимся лингвистом Арнольдом Степановичем Чикобава (Чикобава – истинный автор всех трудов Сталина по языкознанию). Они начали плодотворно сотрудничать, а потом и подружились. Через много лет это обстоятельство сыграло в жизни Шихабудина счастливую роль. Дед, как и большинство лингвистов-кавказоведов того времени, был сторонником яфетической теории Н.Я.Марра. Это едва не погубило его. В 1950 году Сталин объявил теорию Марра идеалистической, а следовательно, вражеской, на его последователей обрушились репрессии. Вскоре «Дагестанская правда» опубликовала на весь разворот статью «Шихабудин Микаилов – космополит». Это означало как минимум «десять лет без права переписки». Но тут вмешался всесильный Чикобава – спас.
Тбилиси многие десятилетия был не только центром лингвистической науки, но и всесоюзным диссидентским «рассадником». Тбилисская интеллигенция практически не скрывала своих антисоветских убеждений. Когда я приехал туда учиться, всё было именно так.
Я рос в семье, которая изначально была заряжена к коммунистической власти критически образом. Даже дед – красный командир - никогда не был членом партии. Интересно, никто из тех Микаиловых, кто учился в Тбилиси, в партию не вступил.
У нас не было трепетного почтения к коммунистическому строю, а когда нет преклонения, возникает свободный критический взгляд, и начинаешь ясно видеть, что никакая это не демократия, нисколько не народный строй, а абсолютная волюнтаристская диктатура. Думаю, именно тбилисская атмосфера свободомыслия помогла открыть глаза.
Дома я читал все, что нельзя было читать – самиздат у нас был всегда. Но всё же живое общение со свободными духом людьми сыграло в формировании моего мировоззрения решающую роль.
С. Н.: Расскажи, пожалуйста, о том, где и как учился. Как ты стал тем Расулом Микаиловым, которого знает весь Дагестан?
Я учился в школе, которой сейчас нет – во второй школе Махачкалы. Школа хорошая была, классическое такое здание, учителя были замечательные. В первый класс я пошел в шесть лет и к этому времени уже прочитал несколько увесистых книг типа «Робинзона Крузо», поэтому в школе с букварями и прописями было ужасно скучно.
Учиться по-настоящему начал позже – только к классу восьмому-девятому появился азартный интерес к учебе.
Хулиганил, конечно, даже в пионеры меня года два не принимали – дисциплина «хромала» на обе ноги. А в комсомол я сам не пошел. С этим, кстати, связан один интересный эпизод.
Закончил школу, сдал экзамены. Всё! Прихожу за аттестатом, а не дают! Зайди, говорят, к директору.
В кабинете у Тамары Тимуровны, директора школы, сидит лощёный такой тип, представитель райкома комсомола. Начинает мне рассказывать, что никакого аттестата я не получу, пока не вступлю в комсомол.
Я возмущался, спорил, но всё без толку. Потом Тамара Тимуровна уже мне одному говорит: «Расул, ты никуда не поступишь, пока ты не в комсомоле. Иди, получи этот несчастный билет, а потом что хочешь с ним делай. Тебе ведь нужен аттестат?». Она знала, что говорила.
Вечером в райкоме комсомола, по-моему, где-то на Кирова, собрали ещё человек пять-шесть таких же «неохваченных», как и я. «Фотографии принесли?» - «Да, вот». «Ждите! Вон, стенд изучайте пока». Там на стенде вся история комсомола.
«Сколько орденов у комсомола?» - смотрю на стенд и отвечаю – «Шесть». «Какие ордена?» - «Ну, такие…», - всё же написано. «Поздравляем вас с вступлением в ряды…!»
Тут же выдали билет. Так я стал комсомольцем.
В университете в Тбилиси я учился только на пятерки. А как по-другому - на отделении иберийско-кавказских было всего два студента - я и студентка из Венгрии. Она поступила беременной, родила, и снова забеременела. Так что я ходил на занятия почти всегда один. Индивидуальное, можно сказать, образование, при этом бесплатное. Некоторые, общенаучные дисциплины проходили со всем потоком филфака, а всё языкознание – отдельно. Преподаватели - академики, профессора, среди которых был даже Арнольд Степанович Чикобава (тот самый!) - назначают мне время, и мы целый день занимаемся. Это не учеба была, а просто рай для любознательного студента – я мог задавать неограниченное количество вопросов и набирался знаний с необыкновенной скоростью, буквально впитывал информацию, читал круглосуточно, книги глотал пачками.
В какой-то момент возникло ощущение, что я сам лучше всех знаю, что мне нужно читать, куда двигаться, рамки учебного курса стали мешать, опять на занятиях стало скучно, как когда-то в школе. Как говорится, стал отрываться от земли. За первый семестр третьего курса, с середины сентября до середины декабря, я вообще ни разу не появился в университете. Пришел на сессию и сдал все на «отлично». Вызывает замдекана: «Слушай, так нельзя, мы всё понимаем, ты молодец, мы тобой гордимся, но тебя нет на факультете! Все студенты видят, что тебя нет! Это плохо кончится!».
Но я его уже не слушал - к этому моменту у меня появились другие приоритеты. Я уже говорил тебе про настроения в среде грузинской интеллигенции – большинство было открытыми, ярыми антисоветчиками. Влился в этот круг и я. Нет смысла описывать подробности – они в общем-то такие же, как и у всех диссидентов того периода – всё это описано в литературе сто раз. Отдавались этой деятельности с жаром, со всей энергией. Помню, даже стихийные ночные гуляния десятков тысяч болельщиков тбилисского «Динамо», когда оно выиграло Кубок Кубков в Германии, мы активно пытались развернуть и превратить в массовое антисоветское выступление.
Конечно, это не осталось незамеченным. Взяли, как говорится, под наблюдение. Одна беседа, вторая. Потом «зарубили» уже согласованный перевод в университет Сорбонны во Францию, куда я должен был уехать по линии обмена студентами. Намекнули, что в отношении меня в КГБ возбуждено уголовное дело - через друзей отца я узнал, что никакого дела вроде бы нет, но умные люди советовали исчезнуть, не дожидаясь настоящих проблем.
Я нашел выход. 1982 год, в разгаре война в Афганистане. Пишу заявление: «Прошу добровольно направить меня для выполнения интернационального долга с прохождением службы в Демократической Республике Афганистан». Военком с понимающей улыбочкой спрашивает: «Что, жениться не хочешь?» - При чем тут это? А, ну да!
Назначили дату призыва. В последний день сдал в деканат заявление: «В связи с семейными обстоятельствами прошу предоставить мне академический отпуск на год». Думаю, два года армия, потом разберемся, восстановлюсь.
Зря расслабился. Из деканата стуканули. Но не в КГБ, а домой. Сижу в общежитии, собираю отходную - завтра в восемь утра быть в военкомате с вещами.
Стук в дверь, открываю. Стоит Кисана на пороге. Я даже не мог понять, это на самом деле, или снится? Она на такси добралась из Махачкалы в Баку, потом из Баку выехала в Тбилиси на поезде. На подъезде к городу катастрофа - поезд сошел с рельсов. Есть раненые, погибшие. На Кисане – ни царапины. Опять в такси и в Тбилиси. Успела!
Любой другой человек с этой задачей не справился бы, но это же Кисана! В результате в Афганистан я не поехал.
Короче, весной 1982 года я вернулся в Махачкалу. До сентября времени полно. Делать нечего. Гулянки начались по полной программе, и к середине лета я понял, что погибаю. Всё! Пора браться за учебу.
В первый же день в Дагестанском университете я встретил девушку. Прекрасная девушка идет прямо на меня. Я её спрашиваю, где тут у вас третий курс. Она отвечает – пошли со мной. И рядом с собой посадила. Так мы рядом и остались на всю жизнь.
В Махачкале было тихо, как в подвале – это если сравнивать с Тбилиси, и уже ничто не отвлекало меня от учёбы. Я одновременно начал заниматься и научной работой. Честно скажу, более счастливых моментов в моей жизни не было. Когда пишешь, приходит вдохновение. Момент совершения научного открытия - особенное состояние, которое я не могу ни с чем сравнить. Интеллектуальное озарение это потрясающий восторг.
На пятом курсе, в апреле, мы сыграли свадьбу. Начались выпускные экзамены – всё отлично. Последний экзамен научный коммунизм. Не знаю, что на меня тогда нашло, говорю: «Не буду сдавать эту ерунду! Такого предмета нет!». Уж как они там разобрались, но мне поставили тройку или даже четверку, не помню. Полагаю, просто не хотели скандала – как они будут объяснять, почему я отказываюсь сдавать экзамен, а главное, почему в таком случае не проявили бдительность и вовремя не сообщили куда следует.
С. Н.: Расул, ты из тех, кто знает сладость творчества, удовольствие от научной работы. Но в науку ты не пошел. Ты пошел на телевидение. Наука, думаю, потеряла от этого, но мы все получили передачу «Пятый угол». Расскажи об этом подробнее.
Р. М.: Я собирался идти в аспирантуру. Научная работа уже была написана. Экзамены должны были начаться в декабре, по-моему. А до декабря что делать, чем заниматься? Я и сам вижу надвигающуюся опасность - опять безделье, и опять меня может повести в сторону. И тут снова своё слово сказала Кисана: «Слушай, чего будешь без дела болтаться. Иди на телевидение. Чем-нибудь там займись».
Для меня телевидение – дом родной. В детский сад я ходить отказывался, как говорили, ревел до колик, и Кисана, которая работала на телевидении режиссёром, жалея, брала меня с собой. Как говорил один режиссер: «Все пульты обосс..л!». Хотя была и от меня какая-то польза - играл детские роли: мальчиков, девочек, сообразно возрасту. Есть даже фотография: революционный матрос, перепоясанный пулемётными лентами, рядом его жена с младенцем на руках. Кто младенец, понятно. В этой обстановке я рос и к огромным телекамерам относился, как к домашней мебели.
На телестудии зашёл к Геннадию Фролову. Он говорит: «А, это ты? Звонила мне Кисана. Что-нибудь умеешь?» Я говорю: «Писать умею, а так ничего особенного». «Иди, - говорит, - к Абдурахману Гаджиеву в «Новости».
Абдурахман отличался тем, что ни секунды не стеснялся крикнуть из своего кабинета: «Расул! Как пишется - пАмидор или пОмидор?» Кричу в ответ из своей комнаты: «пОмидор!». Или: «Где пишется два «л» - в слове «аллея» или «галерея»? При этом наш главный редактор обладал таким тонким журналистским чутьём, что никакое образование его не заменит.
Абдурахман грохнул на стол огромную папку писем от спецкоров и вторую такую же – от рабкоров. Каждое письмо в три километра на несколько листов, причем содержание примерно одинаковое. Нужно сокращать каждое примерно до пары строчек, при этом сохраняя смысл. Корпел несколько дней, справился.
Однажды нужно было снимать важную партконференцию, а все корреспонденты оказались в разъездах. Вспомнили про меня. Поехал, сделал отличный репортаж. Теперь все партконференции – мои.
В другой раз прибегает взмыленная ассистент режиссёра: «Есть хоть кто-нибудь из журналистов?» - «Что случилось?» – «Надо вести интервью в прямом эфире, а ведущий опаздывает. Бегом!» - «Я даже не знаю, как его зовут!» – «Да беги же скорей! Там написано, как его зовут!». Оказался какой-то знатный виноградарь. Душевно поговорили, точно уложились в хронометраж. Спокойно, никакого волнения. А что мне волноваться, я что – телекамер не видел? Отметили, похвалили на летучке. И вот так потихоньку и потянулось. Прошел ноябрь, декабрь, январь… Не пошел я ни в какую аспирантуру, так и застрял на телевидении.
Дагестанское общественно-политическое и новостное вещание было в то время убогим до последней крайности: соцсоревнование, надои, намолоты, вывоз навоза на поля, «тревожные сигналы» с мест – дальше критики какой-нибудь жилконторы дело никогда не шло. И концерты, концерты, концерты... А в союзной прессе уже идут жаркие политические дискуссии, Ельцин, Сахаров - весь мир меняется.
Меня перевели старшим редактором в редакцию молодёжных программ. Тогда это было что-то вроде того самого райкомовского комсомольского стенда, только в телевизионном варианте. Мы с режиссёром Александром Гентелевым (кстати, в прошлом году весь мир, кроме России, разумеется, увидел его документальный фильм «Игры Путина») решили всё в корне изменить. Нужна передача, которая будет говорить на современном языке, которую будет смотреть молодёжь, в которой мы сможем обсуждать то, что нас всех по-настоящему волнует.
Так возникла идея создания новой программы. Почти до самого эфира у передачи не было названия – ничего подходящего не могли придумать. Потом ассистент режиссёра, совсем ещё мальчишка, говорит: «Пятый угол!» Сначала как-то не приглянулось, какое-то «угловатое» название, а потом ничего, понравилось, приняли.
Сделали такую передачу, что у самих коленки задрожали. В то время Магомед Гамидов, председатель Гостелерадио Дагестана, был на отдыхе в Кисловодске, а его заместитель Феликс Астратьянц в Пятигорске, или наоборот, ну, неважно. Салам Хавчаев, не особо вдаваясь, черкнул разрешение.
Поставили микрофоны в городе для свободного доступа всех желающих. Прямой эфир: люди подходят – «Алло, я в эфире что ли?» - «Да! Говорите, высказывайте своё мнение!» - а сам думаю - только не матерись. Некоторые от удивления даже вопросы свои забывали. Для людей это был настоящий праздник – вспомните, какие тогда были порядки и вдруг возможность сказать всему народу буквально всё, что считаешь нужным, без всякой цензуры.
Что тут началось! Руководители Гостелерадио - из Кисловодска и Пятигорска прилетели, обком партии, разборки. Феликс Астратьянц - наш учитель, и он единственный нас поддержал. Думаю, это был и его звездный час, и надо отдать должное его жизненному опыту, прикрывал он нас виртуозно. Разносил за малейшую профессиональную ошибку яростно, ну просто на молекулы разбирал, и тут же показывал, объяснял, как работать ярко, принципиально, при этом не подставляясь. На внутренних летучках размазывает нас по стенке, а когда атака со стороны – стоит за нас, как скала! Мы долго не могли понять, почему он нас так беспощадно ругает, ведь мы такие красавцы! Только много времени спустя понял я, что он нас так воспитывал, жизни дураков учил. Героический человек, только не сразу мы это поняли и оценили. Хотя нет, не буду говорить за всех нас – лично я не сразу понял. Кстати, именно от него я впервые услышал странную, как мне тогда показалось, фразу: «Политика – искусство возможного. Возможности у тебя сегодня может не быть. Создай эту возможность сегодня, и завтра ею распорядись».
Однажды зимой подъезжаем к Унцукулю. На окраине села огромное заснеженное поле. Религиозный праздник выпал в тот год на это время. Сейчас не помню, какой именно. Люди стоят босые в снегу, рядами, сотнями - молятся. А рядом мечеть закрытая, в мечети молиться нельзя – там склад. Прямо комок в горле. И мы сделали репортаж. Его запретили. А мы его всё равно выдали в эфир. Это была наше понимание свободы и ответственности перед обществом и временем.
Гамидова вызвали в обком партии (мне потом пересказали этот разговор): «Или ты, Магомед, или этот сопляк – на телевидении останется только один из вас – другого варианта нет!» Вот так.
А мы продолжаем давить. Момент, когда меня можно было просто так уволить, был упущен – популярность стала для меня своеобразной защитой. Передачу тоже не закроешь, всё - поезд ушел!
И тогда наверху возник план «Б» – ввести новую фигуру в нашу передачу и потихоньку выдавить меня. Я не называю имя человека, которого нам в передачу «подсадили», на то есть причина. За несколько дней до этого меня предупредил один человек из органов (старый друг и соратник моего деда Ахмеда): «Ты знаешь, кого на работу принимаешь?» - «Журналист, говорят, неплохой» - «Не заблуждайся! Он, конечно, журналист, но он наш человек. Все, что ты будешь говорить, все, что вы будете делать, все будет попадать в отчёты. Не болтай лишнего!».
И тут я совершил тактическую ошибку – ввязался в игру с КГБ, начал их провоцировать, пытался вывести на чистую воду. Организовывал как бы случайные утечки ложной информации, постановочные звонки, ловушки информационные. Это было наивно, конечно, с моей стороны, как будто какие-то там мои «разоблачения» могли напугать или остановить Контору…
Вскоре мы вышли с идеей прямого эфира с начальником КГБ Дагестана генералом Мошковым и, к нашему удивлению, тот согласился. Это было впервые в истории КГБ СССР. Вопросы, конечно, были заготовлены, как сейчас помню, шесть вопросов, но остальные-то нет, по нашей традиции микрофоны для публики стояли на площади Ленина, в фойе университета и мединститута. Через год был такой же прямой эфир в Москве с председателем КГБ СССР и ведущий всё хвастался: «Впервые! Впервые!», а я не выдержал и прокричал в экран: «Первые мы!»
Новый сотрудник потихоньку освоился, научился работать в эфире, и я начал привыкать к нему, как к человеку, который всегда рядом. Потерял бдительность. А зря…
Начали проявляться последствия непрерывных утечек служебной информации - если мелочёвка шла гладко, то всё, что касалось политики, митингов, острой социальной тематики, стало буксовать. Одна за другой отменяются встречи, люди перестают выходить на связь, в последний момент отказываются давать интервью… Кто-то всё время шёл на шаг впереди меня.
План «Б» вошёл в финальную фазу.
Зовут на партсобрание. - Я, говорю, причём? – Вопрос о тебе. – Ладно, приду.
Зачитывают преамбулу: деструктивная деятельность, антисоветская пропаганда, возбуждение розни, провокационные заявления, нагнетание социальной напряжённости…
Решили: «Рекомендовать руководству Гостелерадио... Отстранить… Понизить… Перевести…». Кто «За»? Единогласно!
Сами себе же и рекомендовали.
Только успел выйти покурить - приказ уже висит на доске объявлений.
Потом на встречах со зрителями я говорил, что решил уйти сам - мне было стыдно признаться посторонним людям, что мои же коллеги-соратники собрались на партийной сходке, плюнули в лицо всей команде «Пятого угла», а меня выгнали, как прокажённого. Что ими двигало? Я знаю ответ на этот вопрос, но оставлю его при себе. Сами догадаетесь.
А передача загнулась. Перестала быть острой, интересной и угасла, как догоревшая свеча.
Так началась моя работа в «Сирене» (криминальные новости). Я привлёк к работе человека с редким по тем временам сокровищем – компактной видеокамерой, которая могла снимать так, как не снилось ни одной студийной кинокамере – долго и при любом освещении. Снимать приходилось в основном по ночам: аварии, трупы, раненые, притоны разные, наркоманы, бандиты… Меня выручали ребята из прокуратуры, которые давали копировать оперативные видеозаписи с мест преступления и со следственных экспериментов. В МВД работал мой друг Рашид Алиев (брат покойного Ванати Алиева), он тоже очень активно мне помогал. Федя Завьялов сделал «Сирену» интересной передачей, мне достаточно было её просто не испортить.
С. Н.: Первый состав народных депутатов РСФСР – наверное, это были единственные в новой России честные выборы. Как ты стал депутатом?
Как-то сидим, выпиваем. Федя Завьялов, Алик Абдулгамидов, Саша Назаревич, Юра Софронов. Бутылка водки, колбаса, майонез - что там на нашу зарплату, на эти несчастные три рубля можно взять? Говорим о том, о сём. Смотрим телевизор одним глазом, идут трансляции из Верховного Совета СССР. Саша Назаревич, обжигаясь, докуривает свой микроскопический окурок и говорит: «Завтра собрание по выборам». - «Ну да, выдвигаем председателя в депутаты». – «Я завтра выдвину Расула». Мы все на него накинулись: «Саша, ты чего? Ты понимаешь, что говоришь? Там всё уже решено, общее собрание – радио, телевидение, ТТЦ, целых 800 человек. Понятно же, кого выдвинут, мы там и рядом не стояли. Саша, это просто смешно, тебя засмеют». – «Оставьте ради Бога, засмеют, не засмеют, это мое дело!»
Начинается собрание. Зал битком, даже на подоконниках сидят. Начальство, приглашённые, весь официоз. Выдвигают Магомеда Гамидова и еще кого-то для галочки. И тут Саша Назаревич, который вообще стоит у двери, выкрикивает: «Я предлагаю Микаилова». – «Кого? Да перестань со своими глупостями!» - «Какие глупости, имею право выдвинуть!»
Шум начался, народ скандалы любит. Назаревич не сдаётся - упёрся, как бык. Тут его стали поддерживать сначала единицы, потом по всему залу поднялся громкий ропот. Всё-таки записали. Начались выступления. Хвалят Гамидова. Вдруг кто-то выступил в мою поддержку, следом другой, третий, говорят такие вещи, что я даже понять не могу, о ком это речь. Ведь когда работаешь самозабвенно, не задумываешься, как это выглядит со стороны, принимаешь какие-то решения, делаешь какие-то шаги. А оказывается, простые люди, рядовые сотрудники – монтажёры, осветители, ассистенты – прекрасно видят и оценивают твои усилия. Выступают сотрудники радио, технических служб, которых я даже в лицо не всех знаю. Короче, проголосовали: около 300 за Гамидова, и где-то 500 за меня.
«Неправильно посчитали, пересчитать!». Во второй раз за меня оказалось еще больше голосов.
Прихожу домой и говорю: меня выдвинули кандидатом в депутаты.
Началась предвыборная кампания, а для меня это обычный рабочий режим – ежедневные поездки и многочисленные встречи с простыми людьми. Мой округ самый большой на Северном Кавказе: Сергокалинский район, Ленинский район (сейчас Карабудахкентский) и вся Махачкала. Как шутили мои помощники: «За три месяца в округе не осталось ни одной двери, в которую ты не зашёл!». Конечно, все мои избиратели знали меня в лицо – здесь мне профессия сильно помогла, но я думаю, что победил я потому, что лично сам приехал в каждое село, в каждый хутор, на каждую улицу, пожал каждую протянутую мне руку, услышал каждое сказанное мне слово.
Когда закрывается одна дверь, открывается другая. Не бывает иначе, это закон мироздания. Всегда открывается новая дверь, но часто ты просто не знаешь этого. Из-за лени, из-за обиды, злости, разочарования человек опускает руки, считая, что всё рухнуло, что возможности его иссякли, начинает искать, кто его сглазил, порчу наслал. Глупости! Если кончилась лёгкая жизнь, это говорит только об одном, пора переходить на другой, более сложный уровень. Не все это понимают и упускают иногда единственный шанс. Философ Гурджиев проповедовал кроме всего прочего идею добровольного осознанного страдания. Только тот, кто страдал, познал разочарование, горе, боль утраты, может увидеть больше и дальше других. Тот, кто не испытал страданий, тот ещё слеп. Тогда я этого не понимал. Но чья-то неведомая рука привела меня к новой двери и я в неё вошёл.
Разговор с Расулом Микаиловым не ограничится только пятью вопросами. Продолжение следует…
