Arms and Armor of Caucasus («Оружие и доспехи Кавказа») – книга с таким названием выходит в печать в США тиражом 950 экземпляров. 328 крупноформатных страниц, более 200 иллюстраций… По словам автора, известного оружиеведа Кирилла Ривкина, это попытка фактически «с нуля» систематизировать кавказское оружие XVI-XIX вв. В интервью КАВПОЛИТу ученый поясняет, почему оружейную культуру Кавказа трудно назвать уникальной, развенчивает миф о всеобщей вооруженности кавказцев, а также рассказывает, как массовое производство оружия превратило доблестных рыцарей в безликих солдат, а высокие технологии в военной промышленности поспособствовали распространению терроризма.
- Насколько изучена тема, за которую вы взялись, и что отличает вашу работу от исследований предшественников?
- В последние бувально пять-семь лет в подходе к нашему предмету произошли очень существенные изменения. В первую очередь, появилась цифровая фотография, которая позволяет делать снимки с очень высокой cветочувствительностью. То есть снимать в достаточно тяжелых условиях, в частности, в хранилищах.
Поэтому количество предметов, доступных исследователю, выросло за последнее десятилетие, грубо говоря, от 100-200 до многих тысяч.
Соответственно, и обработка данных идет на совершенно другом уровне. Появилась возможность действительно систематизировать эту область, а не удовлетворяться, как раньше, какими-то частными примерами.
То, что мы видим в печати сегодня, – это по большей части экспозиции конкретных музеев, с краткой аннотацией, обычно просто цитирующей более старые публикации, сделанные опять-таки на основе изучения, может быть, сотни образцов, не больше.
В своей книге я предпринимаю попытку систематизировать эту область фактически «с нуля». В первую очередь находятся предметы с достоверным провенансом (фр. provenance – происхождение, источник – прим. ред.), затем предметы, схожие с ними по параметрам, с детальными подписями. На этой основе определяется некий класс предметов с определенным диапазоном датировок и происхождением. И уже по результатам сравнения с подобным «эталоном» атрибутируются и все остальные экземпляры.
Использованные в книге фотографии – это не предметы из одной коллекции, а старательно отобранные музейные и частные экспонаты, демонстрирующие эволюцию кавказского оружия.
Разумеется, любое обобщение делается на основе индукции и экстраполяции, поэтому здесь есть элемент субъективной оценки. Но я считаю, что именно такой метод и позволяет сегодня создать систему, общее понимание вопроса.
- С точки зрения оружейного искусства, Кавказ – это, скорее, Европа или Азия?
- Это интереснейший вопрос, и я пытаюсь на него ответить в своей книге. Если вы посмотрите на исследовательскую литературу, то увидите, что он настолько неоднозначен, что можно найти самые разные ответы.
Например, с точки зрения Горелика, это, в принципе, Азия. То есть кавказское оружие происходит напрямую от тюрко-монгольских образцов. По его мнению, это позднее звено эволюции той культуры, что зародилась на территории современного северного Китая.
Аствацатурян в свою очередь выводит целые типы оружия – в первую очередь закавказские – из иранских сабель. У нее, например, грузинская сабля – иранского типа и так далее.
Моя точка зрения, что все на самом деле намного сложнее: кавказская оружейная культура – это такая смесь различных влияний. Здесь сказалось стечение торговых и военных путей – напрямую из глубинной Азии, европейских торговых колоний – и, конечно же, влияние Ближнего Востока.
С одной стороны, мы имеем ситуацию, когда в XV-XVI веках практически по всему Ближнему Востоку и даже шире – включая пространство от Москвы до Египта – оружейная культура приобретает какую-то очень существенную однообразность. И в первую очередь это объясняется, конечно, монгольским влиянием и нередко – напрямую монгольскими статутами.
При этом, если мы посмотрим на типы оружия, которые участвуют в этом стандартном наборе вооружения, то увидим, что их очень тяжело вывести из северокитайских образцов прошлого времени. Возьмем простой пример – высокий шлем, который по мнению Горелика – монгольского происхождения. Но на момент первого монгольского вторжения в Азии практически не производили цельные шлемы, они изготавливались из составных частей, и подобная технология доминирует там в более поздние периоды. А на Кавказе цельный высокий шлем существовал издревле, и мы видим на изображениях X-XII веков образцы очень похожие на сохранившиеся шлемы XV-XVI веков.
Да, безусловно, какое-то монгольское влияние было. И именно монголы, скорее всего, сделали этот тип шлема – в разных модификациях – популярным на территории Востока. Но сама металлургия, технология создания цельных шлемов, так сказать, базовая геометрия – она все-таки более кавказская.
Если же говорить, например, о технологиях обработки стали, то где-то с XV века они практически все – полностью европейские. Как ни странно, мы не видим использования ни азиатских, ни ближневосточных технологий. Булат на Кавказе применялся только в Тбилиси, и то очень редко. При этом дагестанскую и грузинскую сталь по цвету, зернистости достаточно сложно отличить от европейской. Очень похожее качество.
Хотя если, например, мы перенесемся в западную Грузию и пойдем на юг, скажем, до турецкого Трабзона, то увидим там использование кричного метода, более старинные технологии первичного производства стали. Не только кавказская сталь, но и кавказские клинки по своей форме довольно сильно отличаются от восточных. В то же время украшения, декоративные техники больше связаны с Ближним Востоком.
- В чем уникальность кавказского оружия, помимо смеси технологий, культур? Есть ли в нем что-то чисто кавказское?
- Я не сторонник разговоров об абсолютной уникальности. Вооружение существует в условиях почти что глобального рынка с очень древних времен, и уникальность – это часто результат либо неразвитых рынков, либо каких-то культовых, а не военных факторов.
Все-таки и клинки, и ружья – достаточно конкурентоспособный, востребованный товар, который продавался от Японии до Европы во многом на едином рынке. Поэтому говорить здесь об уникальности сложно. Хотя бы потому, что, если бы кавказское оружие было уникальным со знаком плюс, то его непременно копировали бы. И наоборот, если бы оно было уникальным со знаком минус, то, скорее всего, просто перестало бы существовать.
Особенность Кавказа – это смесь европейских, азиатских и ближневосточных традиций. Это глубокая восприимчивость к изменениям. Мы видим чрезвычайно быструю эволюцию вооружения на Кавказе, хотя это и в большей степени касается ювелирной части – она намного ближе к конечному покупателю, намного разнообразнее, не требует капитальных инвестиций и поэтому меняется быстрее, чем другие технологии. Но и типы клинков менялись каждые 50-100 лет.
При этом, с другой стороны, кавказская культура безумно консервативная. Скажем, в XVII веке использовалось вооружение, которое выпало из оборота в большинстве сопредельных государств где-то в XIV-XV веках. То есть, опять-таки, для Кавказа характерна очень необычная комбинация факторов. Консервативность, во многом присущая всем горским сообществам, причудливо сочетается с открытостью к рынкам.
Безусловно, кавказское оружие узнаваемо. Что само по себе необычно, так как надо признать, что в мире существовало не очень много оружейных культур. Ведь если говорить об обработке стали в любых ее проявлениях – это и огнестрельное оружие, и защитные доспехи, и мечи, – то, например, порядка 70 процентов всего этого вооружения в Европе производилось в достаточно узком промышленном поясе: от севера Италии, в районе Милана, до Нюрнберга и дальше – на запад по Рейну, где-то до Амстердама. В этих же регионах и создавались традиции – культура производства, культура обработки металла и так далее.
Похожая концентрация наблюдалась и на Кавказе. Отсюда и характерные для кавказского оружия технологии – такие, например, как использование в начале XIX века дамасских узорчатых сплавов в совершенно других масштабах, чем в России, Турции или Иране.
- Можно ли выделить какие-то наиболее крупные школы внутри кавказской культуры?
- Крупных центра всего два. Первый – это Тбилиси. Мы знаем, что не так далеко от Тбилиси размещались существенный рудный промысел и сталеплавильная индустрия, но, как ни странно, мы не очень хорошо знаем мастеров по стали, которые работали в этом центре.
Второй центр – это Дагестан. Точнее, коалиция некоторых дагестанских населенных пунктов, таких как, например, Кубачи, где занимались в первую очередь украшениями, работой с мягкими материалами – золотом, серебром. Или знаменитое своими клинками село Амузги. Если же говорить о раннем периоде, то надо, конечно, назвать Казанище – известное не столько массовым производством, сколько качеством и новаторством оружия, которое там производилось.
Но, опять же, Дагестан функционирует, как единое целое. Нельзя сказать, что есть, допустим, казанищенская школа, а есть какая-то совершенно другая – амузгинская. Технология обработки материала очень похожа – это дифференциальная закалка и хорошо выкованная, может быть, с очень плотным рисунком ламинации сталь. При этом мы не встречаем ни там, ни там большого количества дамасков или каких-то других аналогичных материалов. То есть амузгинская обработка и казанищенская – это, в принципе, одна школа. Просто в разные периоды больше влияния имел то один, то другой населенный пункт.
В этом смысле выделяется черкесская школа. Она, пожалуй, намного более малочисленная, в особенности если говорить о XIX веке, а не предшествующих столетиях. При этом в оружейном деле черкесы до конца XVIII века обособлены от остального Кавказа. У них во многом принципиально другая эволюция вооружения, традиции украшений. Там наблюдается мощнейший симбиоз с поздними монголами. Отчетливо прослеживается наследственность от аланских до позднесарматских времен – в первую очередь в области изобразительного искусства. Там свои законы, своя история. Хотя, конечно, объемы производства даже близко не сравнить с дагестанскими.
- Вы уже несколько раз упомянули монголов. Имелось ли у них превосходство над кавказцами в вооружении, амуниции? Сказывалось ли это во время каких-то сражений на Кавказе, или же там основную роль играли все-таки стратегия и тактика?
- Довольно долго работая с материальной культурой, я пришел к выводу, что все-таки она отображает очень точно уровень развития общества. Например, архитектурные достижения Тимуридов (XIV-XVI вв. – прим. ред.) достаточно хорошо известны, и мы можем достаточно уверено утверждать, что и в части оружия это были довольно-таки развитые государства.
Что касается других монголов – на примере Золотой Орды есть множество объяснений, почему мы находим так мало сохранившихся экземпляров оружия и почему сохранилось так мало архитектуры, литературы и так далее. По-моему, все довольно просто – это было черезвычайно военизированное, храброе, жестокое и мобильное сообщество, при этом само по себе технологически малоразвитое.
И в тех случаях, когда требовался непосредственный контакт, ближний бой, а не обстрел из лука – мы видим, что на Ближнем Востоке в монгольской армии используются представители Южного Кавказа, на севере – Северного Кавказа и Предкавказья. Для ближнего боя необходимы и доспех, и разнообразные средства поражения, в то время как собственно монгольская тактика и стратегия рассчитана, прежде всего, на эффективное маневрирование меньшими силами – с целью создания локального превосходства – и последующий крайне маневренный бой, с использованием в первую очередь луков.
Пехота, тяжелая кавалерия в монгольской армии были нередко немонгольского происхождения, что отражало разницу и в подготовке, и в металлургии. При этом монголы всюду пытались проводить стандартизацию, с учетом сформированной при их участии воинской тактики.
- Что интересного открыло оружиеведение в плане развития экономики Кавказа в XVI-XIX вв.?
- Я заранее извиняюсь перед вашими читателями, что разговор у нас затрагивает не только область мой экспертизы, оружие, но и более общие темы. Он, конечно, получается более интересным для широкой публики, хотя, наверное, и менее профессиональным с моей стороны.
Развитие экономики Кавказа в XVI-XIX вв. – это во многом состояние перманентного упадка. По многим причинам. Тут и общий коллапс восточных рынков в конце XVII века, когда из-за развития европейского морского судоходства, диверсификации производителей и силового принуждения со стороны европейских государств к свободной торговле рухнули таможенные сборы на торговлю шелком (кстати, один из основных грузинских экспортов), опиумом, специями, сталью и другими товарами. И общая стагнация – и экономическая, и политическая – остатков Монгольской империи, в первую очередь в виде Крымского ханства. И масштабные войны между Иранским и Османским союзами.
А вот влияние этих процессов на кавказское вооружение оказалось крайне неоднозначным. Мы имеем дело с территорией исторически довольно бедной, но крайне вооруженной. Несмотря на то, что цены на оружие здесь в несколько раз превышали европейские, не похоже, чтобы спрос на оружие сильно зависел от экономической ситуации.
Насколько все плохо обстояло в Черкесии конца XVIII века, но именно на этот период приходятся вот эти прекрасно украшенные высокие шлемы, по-видимому, с кавказской работой в черни. Причем со много раз латанным стальным куполом. Часто приходится слышать аргументы наподобие того, что «боевое оружие не украшали», но анализ предметов показывает другое: до начала XIX века существовали негласные законы, как именно должен быть украшен тот или иной тип оружия или предмет амуниции.
Какие-то предметы были очень богато украшенными. Конечно, в бою это повреждалось, и мы видим, что каждые 10-30 лет эти украшения приходилось обновлять. Но человек, обладавший шлемом такого уровня, знал, что он обязан это делать. И если уж совсем все разобъют и шлем пробьют, то, скорее всего, и расходы на ремонт будет нести уже кто-то другой.
Вплоть до начала XIX века преобладало аристократическое оружие – сложные, дорогие экземпляры, даже если и неукрашенные. Мы видим разнообразие типов холодного оружия – во многом в расчете на разных оппонентов. А вот, начиная со середины столетия, оружие превращается в более повседневный предмет. К концу столетия кинжал стал всеобщим, довольно стандартным оружием, практически частью костюма, а остальное вооружение – шашки, сабли – существенная их часть становится чисто парадными образцами, еще часть – атрибутами Российской императорской армии.
- Почему вас заинтересовал именно этот период? Можно ли его назвать эпохой расцвета или заката холодного оружия – как-то в целом охарактеризовать?
- Если заниматься более ранними периодами, то надо заниматься археологией или, если речь идет о Южном Кавказе – изучением художественных миниатюр, фресок, икон и так далее. В археологии свои законы. Это работа с материалом практически без подписей, без литературных источников, в плохом состоянии. Нужно нутром чуствовать чисто археологические методы – понимать, где датировку по культурному слою можно принимать на веру, а где нет, какие монеты ходили 500 лет, какие – 100, уметь оценивать «сопутку», от керамики до бус.
В большинстве случаев результат все равно не дает возможности однозначно сказать, кто это оружие делал, где, когда именно. Если честно, книги об оружии, написанные археологами, очень часто – скучны. В них не чувствуется собственно эволюции вооружения и военного дела, взамен просто идут одна за другой черно-белые зарисовки предметов, по которым вообще непонятно, как они сделаны, иногда даже – из чего.
Работа с более поздним периодом все-таки требует и анализа подписей, и апеллирования к каким-то инвентарным спискам арсеналов, и умения оценить на глазок использованные технологии, противопоставить существующие факты друг другу и за счет этого отфильтровать ошибки предшествующих исследователей и просто, так сказать, исторический «шум». Эти навыки мне лично ближе.
К тому же, это крайне малоисследованный период – в том, что касается вообще восточного оружия, и кавказского оружия в частности. Хотя, казалось бы, это более доступный и, скажем так, романтизированный период, с более интенсивными внешними отношениями, заметками путешественников, прекрасной русской литературой – Пушкиным, Лермонтовым, Толстым…
Что касается эпохи расцвета или заката – вы знаете, это во многом и то, и другое. Я бы сказал, что в XIX веке был последний ренессанс кавказского оружия. Всплеск разнообразия форм, различных технологий.
- Как сказывалась культура ношения оружия на отношениях внутри кавказского общества? Насколько известно, на Кавказе каждый мужчина был вооружен – помогало ли это им договариваться? Иначе говоря, вы согласны с утверждением, что «полковник Кольт сделал людей равными»?
- Я опять выскажу мнение, которое, наверное, во многом перпендикулярно исследованиям на основе этнографии и исторических документов. И, на мой взгляд, это правильно, что каждый раз, когда мы изучаем новую область, у нас появляются какие-то данные, которые ни с чем не согласуются. Они-то как раз и представляют интерес.
Так вот, я хочу сказать, что «каждый мужчина вооружен» – это относится все-таки к середине–концу XIX века. До этого мы видим очень существенную стратификацию: и в том, кто вооружен, и в первую очередь – как вооружен. Довольно сложно сравнивать, допустим, высокопоставленного члена дагестанской или черкеской общины с рядовым членом чеченской или осетинской общины.
В этом, к сожалению, опасность написания общей работы по всему кавказскому оружию – можно, например, сделать книгу о черкесах, собрать всю хвалебную информацию, которую только удастся найти в архивах и публикациях. А если писать общую работу, то приходится делать сравнения: у кого что-то появилось раньше, у кого – позже. Обычно, как я вижу, авторы пытаются этого избегать.
Возвращаясь к нашей теме, в случае, условно говоря, «дворян», мы говорим о людях, которые вооружены абсолютно до зубов – у них огромное количество разнообразного оружия для самых разных случаев. В случае демократических сообществ – о людях, у которых есть, скорее всего, только один клинок. И это неравенство в первую очередь компенсировалось огнестрельным оружием – человек с винтовкой становился столь же боеспособным, как и человек в самых лучших защитных доспехах, с саблей и т.д., которые стоили при этом безумно дорого.
В плане же социальных отношений на Кавказе мы видим, я бы сказал, довольно типичное проявление общественной вооруженности, характерной, например, для раннегерманского общества. Это и судебная практика, основанная на поединке, существовавшая вплоть до XIX века. В том же грузинском кодексе царя Вахтанга поединок признается основным способом рассуждения сторон, где даже непосредственно не затронутая конфликтом сторона может выступить как обвинитель и потребовать поединка с «государственными» бойцами. Это довольно сложная, уже полностью выработанная культура судебной дуэли, которая существует только в достаточно равноправных обществах с высокой культурой владения оружием.
Я не буду вдаваться в общую философию, как эта практика повлияла на становление права и равноправия в Западной Европе, но, конечно, на Кавказе она определила совершенно иное отношение к суду и государству.
И рассматривая взаимоотношения с Россией, я бы выделил два основных негативных момента. Первый заключается в том, что руководство Российской империи – надо отметить, в целом состоящее из людей неглупых и часто действительно желавших изменить ситуацию к лучшему, – по большей части занималось решением исключительно тактических, ежеминутных задач. То есть – сегодня решить проблему грузинской царской семьи, а завтра – проблему Шамиля, имея при этом очень расплывчатое понимание, какую, собственно, систему империя хотела бы выстроить.
Взять хотя бы аннексию Грузии – то грузинский царь остается править, то он становится российским наместником, то всю семью выселить в глубь России – все в зависимости от каких-то малозначительных событий. И типовые решения тоже были временными – либо недовольных, условно говоря, сослать, либо дать им денег.
Вторая проблема – категорическое неприятие кавказцами масштабно-бюрократического и внесудебного управления, производившегося Российской империей. Если Кавказ – это очень сложные имущественные взаимоотношения, которые определялись в частном порядке или в спорах общины против общины (в том числе и при помощи поединка), то российской подход – это взять карту, нанести на нее, скажем, систему крепостей и затем сказать: столько-то нужно людей переселить, столько-то послать на строительство, для чего надо собрать в этом году столько-то денег. И если вам что-то не нравится, то можете оспорить эти действия у чиновника более высокого уровня. В этом есть и плюсы, и минусы.
- В заключение хотелось бы поговорить немного о современном оружии. Во многом оно стало бесконтактным, появились всякие дроны и прочее. Нынешние войны уже не подразумевают столкновения армий и в основном направлены против гражданского населения. Достаточно посмотреть на сегодняшнюю Сирию, Украину или недавнюю войну с Грузией. А поскольку монополия государства на оружие стала уже общим местом, население, в свою очередь, обращается в каким-то архаичным способам защиты. Можно вспомнить картинки с Майдана – эти щиты, арбалеты, шлемы... Не кажется ли вам, что оружие достигло такого уровня, что применять его против армии противника стало опасно, поскольку есть риск получить в ответ такой же серьезный и молниеносный удар? И «возвращение средневековья», для которого характерна, в том числе и пропасть между правящими элитами и обществом, – прямое следствие развития военных технологий?
- Я думаю, что мы находимся на временной грани очередного цивилизационного сдвига, хотя, конечно, все это лежит в глубоко философской плоскости. Не буду казаться тут главным специалистом и прошу отнестись к моим высказываниям несколько скептически, но есть историческая параллель между организацией общества и вооружением.
Период рыцарства – это ситуация, когда, с одной стороны, ведение ближнего боя требовало людей профессионально, можно сказать, генетически способных убивать без промедления и самыми жестокими методами, буквально разрывая людей на части. С другой стороны, чрезвычайно высокая цена и эффективность защитного доспеха, да и вообще рыцарского снаряжения – коней, мечей и так далее – привели, по сути, к элементам плутократии, то есть совмещению политической, военной и экономической власти. Были попытки противостоять этой системе при помощи более дешевых копейшиков, кстати, во многом со стороны относительно эгалитарных сообществ, но, например, на Кавказе успех подобной тактики был очень ограниченным в масштабах – до распространения огнестрельного оружия.
Затем, с внедрением огнестрельного оружия, стратегия в мире изменилась на массовость: массовый призыв, дешевое вооружение, кратковременное массовое обучение. Большая часть пехотного вооружения Первой, Второй мировых войн, многие современные виды – у меня вызывают личное отторжение. Грубо, дешево, без малейшего намека на уважение к жизни или личности солдата. Даже столь любимое коллекционерами холодное оружие СС – штампованная банка с вычурной символикой, выполненная самыми дешевыми технологиями.И это, по-моему, отражает эпоху XX века. С одной стороны, массовый призыв означал что гражданин должен чувствовать себя совладельцем страны. То есть это демократия, национализм, и, хотя бы формально, – национальное, демократическое или «народное» государство. С другой стороны, это означало, что государство с бедными ресурсами или неразвитой индустрией может успешно воевать за счет тотальной мобилизации, достижимой тотальной пропагандой, тотальной ненавистью. Парадокс, когда, с одной стороны, общество утверждает, что простой человек – солдат – это венец творения, богоподобное существо, наследник богоподобных предков-воинов, с другой стороны – по сути, это придаток к банке с тушенкой и коктейлю Молотова.
Рыцарь был человеком неопределенной национальности, высокого профессионализма, приверженцем культа смерти и персональной ответственности. Сложно приводить точные цифры, но, похоже, что французский аристократ XVI века (1,5 процента от населения, согласно идеологии, потомок то ли германских франков, то ли римлян) жил с четким пониманием, что представитель его класса с 50-процентной вероятностью закончит жизнь на дуэли и где-то один к четырем – на войне.
Эти люди существовали в системе, где они должны были принимать нестандартные решения, и не важно, чей приказ они исполняли, какая у них была инструкция, институт дуэли и поединка означал личную, неразделяемую ответственность за любое действие. Что, кстати, находило отражение и в устраиваемых трибуналах в отношении среднего, иногда даже высшего командного звена победившей армии. Несмотря на «узаконенные» методы грабежа, выход за рамки дозволенного – пресекался.
Солдат XX века – это человек действующий в рамках инструкций и формуляров, часть огромного коллектива, с уровнем профессионализма, соответствующим его роли. При этом количество людей, воевавших на передовой – это 10-15 процентов от списочного состава, из них способных к агрессивным действиям, наступлению – еще 10 процентов... Личная способность к принятию нестандартных решений относится к ничтожному проценту этой системы. А ответственность по-настоящему проявляется только при поражении – когда над проигравшими вершат суд победители.
Сейчас мы видим, что сам смысл войны меняется. Мы живем в обществе, где придаточная стоимость определяется не ресурсами, как в средние века, а трудом. Если средневековый гобелен на 95% стоил, как исходные материалы – шелк и натуральные красители, то есть обогащал не мастеров, а торговцев и тех, кто физически контролировал добычу сырья, то сейчас ситуация абсолютно противоположная. Поэтому любая война разрушает экономику на многие порядки больше, чем получаемая прибыль за счет доступа к рынкам или сырью.
Попытки создания ресурсных монополий – нефтяной, газовой, редкоземельных элементов – пока долгосрочным успехом не увенчались. Даже в нефтегазовой отрасли – если десять лет назад они часто говорили о, скажем, влиянии США на такую-то страну, позволяющем получить такие-то права на разработку, сегодня производство энергии в значительно большей степени зависит от технологий и внутренней политики.
А уж в высокотехнологической области, например, в Nvidia, вообще никто не рисует карты НАТО или ВТО. Есть 2-4 конкурента, соотношение между ними на 90% определяется совершенством продукта и организацией производства. Если, допустим, Турция завтра объявит новую эру в идеологии и внешней политике, это ни на что не повлияет. Точно так же победа в битве, захват территории сегодня не приводят к каким-либо положительным изменениям, в особенности без наличия идеологии, системы или хотя бы культуры, которую могло бы воспринять местное население.
В то же время война, с одной стороны, становится делом небольшого количества профессионалов и очень дорогой, высокотехнической продукции, с другой – плохо вооруженных, но довольно эффективных террористов. Из-за первой причины, я не думаю, что мы увидим накал идеологии, подобный тому, что был 100 лет назад – от пламенного коммунизма или национал-социализма эффективность конструктора, эффективность высокотехнологичного производства, скорее всего, не повышается.
Да и расходы на неквалифицированную рабочую силу – не критичны. Посмотрите, где находилось производство в США в середине XX века – это провинциальные, депрессивные штаты, с дешевой землей и рабочей силой, моногорода, относительно хорошо зашищенные от японского или советского рейда на побережье. Сейчас определяющие параметры – это даже не налоговые льготы, а сухой, теплый, но не тропический климат, развитая инфраструктура, красивые виды, большие университеты: Калифорния, Даллас, Вирджиния.
При этом высокотехнологическая, дорогостоящая и немногочисленная по количеству непосредственных участников, но крайне разрушительная война – не способствует демократии, как, наверное, и высокотехнологичная экономика. Формируется довольно неравное, высокоспециализированное общество, в котором, конечно, увеличится накал политических страстей.
- Насколько нам известно, ваша книга не будет издаваться в России. Почему?
- Я думаю, что на английском очень мало написано о кавказском оружии, так что подобная публикация – необходима. Что касается русского издания, то моя предыдущая попытка встретила довольно агрессивное противодействие, кроме того, мне сложно поддерживать тесное взаимодействие с российским издательством, поскольку в России я не бываю. Поэтому такой проект пока мне видится малореалистичным.
Бадма Бюрчиев
