Как всем известно, 2015 год объявлен Годом литературы. Было время, когда мы оценивали и принимали в свой круг людей, исходя из того, что они читают. Сегодня – если человек вообще что-то читает, помимо смс-ок и комментариев в социальных сетях, это уже хорошо.
Сегодня мой собеседник – Светлана Анохина – человек и читающий и пишущий, человек, имеющий на все свою собственную точку зрения. Светлана журналист, автор ярких текстов в «живом журнале», создатель своего направления в исследовании городской культуры и истории. Проект Светланы Анохиной «Был такой город» давно перешагнул за рамки Махачкалы. К 2000-летию Дербента команда Светланы готовит новый альбом «Был такой город. Дербент». В социальных сетях активно развивается группа «Был такой город. Нальчик».
Интервью со Светланой Анохиной – очень интересным собеседником – первое, но далеко не последнее.
Саид Ниналалов (С. Н.): Как ты выбираешь книгу для чтения? Читать интересно, читать модно, увидела книгу – захотелось прочитать, или читаешь книгу, которую тебе посоветовали?
Светлана Анохина (С. А.): Модно? Где я, а где мода, сам подумай! Модно сейчас читать «50 оттенков серого» – и я как-то полезла туда по глупости и не прикоснусь больше к этой фигне. Мне повезло, мои родители выписывали журнал «Иностранная литература», и я находила книги в разделе критики. Я начинала читать журнал с критики – там были очень дельные статьи, и все книжки, о которых там говорилось, я выписывала – у меня до сих пор сохранился этот блокнотик. Он такой толстый, мама привезла его откуда-то из Югославии. И вот туда я мелким убористым почерком, печатными буквами вписывала название и потом искала книгу уже прицельно.
Сейчас меньше читаю намного и обычно по совету, не отслеживая, что где выходит. В книжных магазинах я тут же немедленно теряю сознание и не нахожу его больше никогда, там слишком много всего. Как-то повелась на рекламу и купила «Одиночество-12» Арсена Ревазова, а потом еще и минаевский «Духless», так плевалась дальше, чем видела. У Ревазова лучшие куски это просто ранний Аксенов - мальчишки дружною толпою всюду бегают, такое братство студенческое, а дальше идет какая-то совершенная ерунда конспирологическая. И заканчивается все это кисло и тухло, в общем, слишком много намешано, даже анекдоты с башорга.
А вот чудесная книга Мариам Петросян «Дом, в котором…». Ее я нашла совершенно случайно – в «живом журнале» кто-то упомянул, и я попросила, чтобы сбросили ссылку и ушла с головой. А ведь иногда бывает, что ты нашел автора, прочел в инете 25 постов – нормально. А в книжке они рассыпаются, книга провисает. Это удивительная вещь, которую я ничем не могу объяснить. Я даже объяснять не хочу, потому что мне очень нравится, что такие вещи существуют – иррациональные, непонятные – магия книги. Не знаю, на какой стадии происходит метаморфоза – где совершается или исчезает волшебство, но вот такое есть.
Поэтому я категорически отказываюсь свои посты сводить в книгу. Если мои тексты еще нормально смотрятся где-нибудь на сайтах, будучи сведенными под обложку, они тут же выявят все свою колченогость, косоглазость. Я не хочу, чтоб так было. Не хочу стыдиться этой книжки. Не хочу умирать в окружении своих нерозданных и нераспроданных книжек, не хочу, чтобы люди шарахались, не шли ко мне в гости, зная, что обязательно всучу им книжонку, которую они оставят на подоконнике, как дети в Уразу-Байрам оставляют соевые конфеты. Я человек самолюбивый, не хочу такой судьбы и такого испытания. Я ж потом буду человеконенавистником, зачем это тебе надо, я и так недобрая (смеется).
С. Н. : Что для тебя классика? Что бы ты перечитала из старого сегодня?
С. А : Я вообще на знаю что это такое: классика. Что за этим словом стоит? Мы привыкли так обозначать: «это классика, а это не классика». Когда ты мне покажешь межу, их разделяющую, тогда может быть разговор, то есть я не знаю, когда переходит проза и поэзия в ту область, которая уважительно называется классикой, и так ли это хорошо. Под классикой в большинстве случаев в обычной жизни подразумевают что-то «непокобелимое» совершенно, устойчивое, замшелое, покрытое пылью, про которое знаешь, что оно есть там сзади, но ты к нему не прикасаешься. Кто читает Державина, кто читает Ломоносова? Кто читает Антиоха Кантемира?
Всякая классика, когда входит в школьную программу, уплощается. Тебе не дают человека со всеми его сложными вещами, ты не берешь его сама на ощупь. Мне повезло, у меня сестра на 8 лет старше и программные книжки, которые мои одноклассники с ужасом преодолевали, я читала раньше, таскала у Ирки. Все говорят, «я начал читать в 4 года». Нет, я как все нормальные сумасшедшие советские дети лет в 7-8 начала складывать «мама мыла раму», а потом что-то завертелось и понеслось, и я стала, как бешеная читать все подряд – заборы, билеты, газеты, журналы.
У моих родителей была очень странная подборка книг, помимо Пушкина старого, но уже без ятей, у них, например, был Дмитрий Минаев с пародией на «Евгения Онегина». Был Бернс и разрозненные тома «Ругон-Макарров» Эмиля Золя, запретные книжки, которые я таскала. Был потрясший меня в свое время «Маленький Лорд» Юхана Боргена, первая часть из трех. и последняя часть трилогии Филиппа Эриа «Испорченные дети».
Но мне обычно на день рождения и на Новый год дарили книжки хорошие. Просыпаешься, лезешь под подушку, рукой нащупываешь – твердое. «Так, книжка», тянешь, а это, например, «Путь кенгуренка» Джеймса Даррелла, и ты счастлива совершенно. А классе в 5-ом в школьной библиотеке почему-то я взяла всех авторов на «ш»: Шиллера, Шоу, Шекспира. Неизвестно, осилила бы я «Коварство и любовь» позднее.
Я таскала в школу книжки, и раз на уроке обществоведения была изгнана с позором из класса, читала под партой «Иностранку» с «Завтраком для чемпионов» Курта Воннегута, и подлый учитель подкрался, когда журнал был открыт на картинке, где женские панталоны нарисованы. Он сразу все понял про мою нравственную чудовищность, выгнал меня к чертовой матери из класса и пожаловался родителям.
Не помогло. Я читала и читала, за едой, в туалете, под одеялом, в классе и даже на ходу. Шла и держала перед собой книжку, как-то научилась, глаза сами приспособились. И в один прекрасный день налетела на тетку, которая рявкнула на меня матом. А у меня в руках был «Моби Дик» Германа Мелвилла. Я до сих пор считаю ее гениальнейшей книгой, огромной книгой, которая сама как кит. Но главное, когда я столкнулась с теткой, это был очень такой кульминационный момент, высокий момент, когда у тебя внутри все дрожит, там, в книге уже почти все погибли и остался одержимый Ахав, он все гнался и гнался за своим Белым Китом. И тут тетка и мат! И я вдруг встала столбом и все про себя поняла, поняла, какая я единственная в мире, отдельная от всех и другой такой нет. Это было сатори своего рода, но мне было лет 14, в те годы книжка про дзэн мне еще не попалась и слова я такого не знала. Ну, и куда я, такая могла пойти учиться и работать? Филфак и библиотека, разумеется!
С. Н.: Писателем 2014 года признана Дарья Донцова. Как ты к этому относишься?
С. А.: Слушай, ну как я могу к этому относиться? Никак. Я ее не читаю. Не из снобизма, мне просто не любопытно. Может, есть какой то конкурс по гамбургскому счету – насколько он действительно не замешан на политике, насколько он чисто литературный, что за люди об это всем судят, я знать не знаю. Просто с некоторым выбором я соглашаюсь, говорю «А вот клёвая книжка».
Ну, вот дали Нобелевскую премию Дорис Лессинг. У нее была прекрасная книга «Лето перед закатом». Прекрасная женская вещь: как переступить этот порог, когда твое предназначение быть матерью, которое вдалбливалось в мозг, сменяется другим. Детям ты не нужна, мужу в тягость, на тебя он смотрит без прежнего огонька, и как ты это переживаешь, как найти себя. Это ее прекрасная вещь, я тоже читала ее в «Иностранке».
Но Нобелевку ей дали все же по совокупности – много, много, много заслуг – давайте уже старушке дадим чего-нибудь. Это немножко унизительно. Хочется же настоящего признания полноценного и настоящей критики полноценной, не потому что у тебя нос не той формы или ты у кого-то мужика увела, а потому что действительно слажал, что-то упустил, поспешил.
Премию «Русский буккер» в 2010 году получил книга «Цветочный крест» Елены Колядиной, которая принесла в словарь современного человека забытое слово «афедрон», а больше ничего не принесла, кажется. Попыталась ее читать, и не сумела. А ведь я читатель опытный, прошедший Крым и Рим, я читала даже «Цемент» Федора Гладкова и разные другие производственные романы, просто из непреодолимого желания бегать глазами по строчкам.
Так что это все параллельный мир. Помнишь байку, как кто-то в разговоре с Ахматовой стал возмущаться, какой слабой книге дали Сталинскую премию. А Ахматова ответила: «Бог с вами! Это их премия – кому хотят, тому дают».
Все, как делается с этими премиями, мы все прекрасно знаем по нашим дагестанским реалиям. Кто у нас получал Госпремию – мы тоже хорошо помним. Взять того же «Фараона» Магомеда Саидова или книгу Космины Исрапиловой про Гамзатова – ну, тут надо бить томиком Розенталя по голове, а не премии вручать.
Да, я тоже, как и многие, хочу премию, так как это деньги (то есть, возможность спокойно жить и работать), и потому что можно кого-то этим уесть (а это приятно). Но отношение у меня к ней скептическое, хотя, если бы ее получила я, то это была бы редкая удача: премия досталась бы достойному.
У нас самая беда в Дагестане, что нет института критики. Мы поддерживаем своих, потому что они свои. Как с тобой произошло и твоей «Жестью». Если бы она мне попала в руки в других обстоятельствах… Если бы ты не сидел в это время, и я не знала тебя раньше, по книгам, которые ты передавал мне через своего брата Рабадана (а это вызвало уже к тебе доверие определенное, обозначило общий культурный код), то я бы читала бы ее по-другому. И рецензию бы другую написала. Особенно, если бы ты до этого чем-нибудь мне насолил или проявил себя как человек неумный.
Но вернемся к критике, которой нет. У нас или ругают вразнос или хвалят взахлеб, нет попытки разобраться, что происходит вообще, существует ли литературный процесс. Я его не вижу. Есть отдельные люди, которые сами по себе отдельно пишут, и у них у всех в голове дальний прицел, как правило – Москва и московские издательства. Это вообще неправильный прицел, в принципе. На мой взгляд, должен быть один единственный прицел - написать хорошую книжку, за которую никогда не придется краснеть. Я понимаю, что это перфекционизм, это мало кому удавалось, потому что если ты человек и ты развиваешься и способен расти, то все равно ты перечитываешь свои тексты и тебе за них немножко стыдно. Но наши писатели работают безотходно – я не знаю про книжки, которые бы не стали выпускать, потому что увидели, что они слабые.
У Пришвина был рассказ, как он зашел к Иссаку Бабелю, и тот показал ему кипу бумаг. «Что это»? «Это «Любка»». «Ты из маленького рассказа сделал роман»? «Нет – это варианты рассказа». Бабель тоже небогато жил, ему тоже хотелось славы и денег, и побыстрее, но он по сорок раз переделывал свои тексты. Ты только представь!
С. Н.: Какие книги для тебя самые лучшие, самые интересные? Были ли какие-то события, связанные с прочитанными тобой книгами?
С. А.: Самые лучшие получала из самиздата. Они настолько были нужны, настолько важна была причастность к ним, это же просто волшебная дверца под кроватью, дверца в другой мир. На меня сразу упали «Лолита» Набокова и «Между собакой и волком» Саши Соколова. И это было потрясением. Таким, что позже, когда Соколов уже вышел в журнале, я перепечатала «Между собакой и волком». Мне жизненно было необходимо эту книгу напечатать своими руками, чтоб каждую запятую. Каждую буковку.
Я печатала в своей жизни еще одну вещь, за которую чуть не села - это «Москва - Петушки» Венедикта Ерофеева. Я об этом часто рассказывала. Это уже были годы либеральные, по-моему, 85 год. Я поехала в Москву со своим будущим мужем. Это мы так расставались – мотанули в Москву, я к какому-то дебилу, который звал замуж, а Олежка на встречу с барышней, с которой у него начинался роман. Мы остановились у его друзей в однушке на Сиреневом бульваре. Была такая пара – львовский поэт Артурушка Волошин и его жена, хипповая барышня московская по прозвищу Йоко. И вот там вечерами Йоко вслух с совершенно непроницаемым лицом, совершенно не интонируя читала «Москва – Петушки».
Это было невыносимо смешно – я не могла уже слушать, я каталась по полу и хохотала невозможно. Какие могли быть женихи-дебилы, даже с московскими прописками после такого? Так эта книга дополнилась еще своей собственной историей помимо рассказанной Веничкой. Я выклянчила у Йоко эту распечатку, повезла в Махачкалу, счастливая, несмотря на то, что брак с идиотом не сложился, и уже здесь, в Махачкале, обратилась к своему одному другу с просьбой достать мне печатную машинку. Он мне ее достал, я по ночам сидела на кухне и печатала в 5-ти экземплярах эту книжку. Пятый уже «слепой» был экземпляр, кто плавал, тот знает, что это такое. Ну, вот напечатала и раздала друзьям, и тому, кто машинку мне приволок, тоже. А потом, через пару лет я приехала сюда на сессию уже из Львова, и на какой-то вечеринке встретилась с чуваком, который работал в органах. Он услышал мою фамилию и сказал: «А знаешь, что ты, в общем, чисто случайно не села?» Я ему: «Как чуть не села»? «А вот книжка твоя, которую ты перепечатывала»! «В смысле»? «А вот дело на тебя было уже заведено за распространение антисоветчины и помещало только то, что папа твой полковник милиции, да и времена уже изменились». А это был уже 86 год. Советский Союз издыхал, за счет меня никому никакие звездочки не светили.
Когда я это услышала, была страшно потрясена, вспоминала, как этот замечательный человек принес мне машинку. Он знал, что делает, он пошел к начальству, он попросил у своего начальства машинку, он объяснил, для чего, и потом он им же сдал распечатанный мной экземпляр. Хороший человек, ему сейчас хорошо, с ним все в порядке. Я на него даже не злюсь, он таким образом меня обогатил, и я не пострадала, и есть теперь в моей жизни страничка – «диссидентское прошлое». А это прикольно.
Книжки, они расширяют твое понимание мира – это, с одной стороны, хорошо, а с другой стороны плохо, потому что ты перестаешь … как бы сказать. Проще, когда мир определен. Вот серенькое, а там вот беленькое, а тут уже очень-очень черненькое.
А когда читаешь и имеешь привычку думать, у тебя могут сместиться акценты. И ты уже не знаешь, где правильно, а где неправильно и на любую фигню ты можешь найти оправдание логическое, а если не хочешь, то и не ищешь.
С. Н.: Закончился 2014 год. Начался 2015. Что получилось у тебя? Что в планах? «Был такой город» или новый проект?
С. А.: Поубивать всех из автомата Калашникова (смеется). Вот если ты будешь тиражировать свою «Жесть» до 25-й серии, ты точно попадешь под пули.
Я не хочу заниматься «Городом». Устала. А вот есть истории, которые не вошли в «Город». Остаются куски, которые никак туда не вставишь, хотя они прекрасные. Это получается опять то же самое - записи, расшифровки, где короткие фрагменты, рисующие страну, судьбы людей, личности. У меня их набралось достаточно. Я сижу, думаю, что с ними делать. Первая порция вышла в журнале «Дагестан». Я не знаю пока, как это оформить, не люблю придавать всему какую-то стройность оформления, потому что в жизни все не оформишь.
Так что книгу я не задумываю. И никогда не задумывала. Для того, чтобы взять и написать, она должна в тебе созреть, как плод, как нарыв, я не знаю… А у нас чаще выдают недоносков, торопятся. Вот прочтешь, как Маркес писал «Сто лет одиночества», и понимаешь, что такое идеальная писательская судьба! Он ведь продал все, даже миксер или какую-то хозяйственную фигню жены, для того чтобы высказаться. Это огромное понимание собственной цели и собственного предназначения. И книга же вышла необыкновенная! А представь, если бы он написал ее плохую. Представь муки графомана, у которого внутри маркесовские чувства клокочут, а наружу он выдает вместо прекрасной песни хрип, сип и пришепетывание. Но силы духовные и душевные затрачены те же самые, просто книги не вышло.
И мне безумно жалко графоманов – я конечно над ними смеюсь – над ними невозможно не смеяться, но мне их очень жалко, я прямо чувствую их тоску и их муки …
О писателях и графоманах, о книгах и поделках, о королях и капусте – в следующем, не последнем интервью со Светланой Анохиной.СевКавИнформ
